— Оснований для такого оптимизма нет, — возразил Фомичев. — В своем кругу я могу это сказать. Юг мы попросту проспали.
— Может, ты хотел, чтобы я занимался еще и югом? — насмешливо спросил Шешеня.
— Но ты был обязан знать, что там происходит…
— Прекратите грызню, — сказал Павловский, не разжимая зубов, отчего голос у него стал какой-то странный, скрипучий. — Иван Терентьевич, сделайте, прошу вас, доклад. Что вам стоит, пугните их югом… — Было видно, что ему очень плохо, и Фомичев почувствовал угрызение совести.
— А что же мне говорить о вашем ранении? — спросил он.
— Как есть, так и скажите. Пусть видят, что мы идем на все и крови своей не жалеем…
— Они, Сергей Эдуардович, все знают и происшедшее с вами не одобряют… — заметил Шешеня.
— Проклятые чистоплюи, они думают, что деньги для борьбы растут на деревьях! — сквозь зубы проговорил Павловский и снова задышал тяжело и часто.
— Ну вот тут-то и был бы к месту доклад Ивана Терентьевича, — сказал Шешеня. — Они увидели бы, что мы действуем по разным направлениями.
— Да поймите вы, хвастаться нечем, — возражал Фомичев.
— А надо, — сказал Шешеня. — Неужели вы хотите, чтобы они порвали с нами? А это может случиться.
— И это будет беда пострашнее моей, — добавил Павловский. — Отец на них возлагает большие надежды.
Фомичев сопротивлялся недолго, и вопрос о его оптимистическом отчете был решен.
— Однако плохо — послезавтра от «ЛД» едет их человек в Париж, к отцу. Лучше бы он ехал после заседания, — сказал Шешеня негромко.
— Что? — крикнул Фомичев. — Ну нет, этого допустить нельзя!
— Что ты кричишь? — зашикал Шешеня. — Я тоже думаю, что нельзя. Но профессор Новицкий сказал мне, что они откладывали эту поездку сколько могли, они везут отцу ультиматум.
— Что еще за ультиматум? — спросил Павловский.
— Они снова понесли какие-то потери и прямо взбесились, — ответил Шешеня. — Новицкий сказал мне в глаза, что нам они больше не верят, и заявят это отцу. Или, сказал он, Савинков едет сюда, не откладывая, и мы вручаем ему руль организации, или мы рвем с вами.
После этой новости все трое долго молчали. Шешеня и Павловский выполнили приказание Пиляра и теперь ждали, как поведет себя Фомичев.
А Фомичев молчал, потому что понимал всю серьезность момента — сейчас действительно решалось все то, о чем он столько думал в дороге. С Савинковым разговаривать на языке ультиматумов нельзя — он попросту выгонит курьера элдэвцев, и на том все это перспективное дело и кончится. Нет, пожалуй, не кончится — это будет только началом расправы Савинкова над ними, и в первую очередь над ним, Фомичевым. Вождь спросит с него за все, в том числе за Павловского, не дай бог ему умереть! Несколько минут назад Фомичев желал ему смерти, а сейчас ему стало крайне необходимо, чтобы Павловский поддержал то, что он собирался сказать.