Кровь на его губах уже подсохла, превратившись в черствые корочки, но, когда он сплевывал, слюна была красной и тягучей. Водка расплавленным свинцом обжигала ему рот, но он терпел и оправдывался перед собой: «Для дезинфекции».
Белкин лежал на пыльном, почти утратившем свой прежний аромат сене и сжимал в руках ружье. Патрон со свинцовым жаканом уже сидел в стволе. Пружина была сжата. Боек нацелился на капсюль. Через маленькое треугольное окошко, завешенное тюлью из пыли и паутины, Белкин смотрел на освещенный лунным светом двор. Посреди, рядом с беседкой, темнела медвежья туша. У распахнутых настежь ворот лежал труп Земцова. «Сколько он уже здесь лежит? Третьи сутки?»
Ему казалось, что с того момента, как они приехали в охотничий приют, прошло, по крайней мере, не меньше недели. Трудно было разложить события по порядку. Где был день, а где была ночь? Что сейчас – поздний вечер или раннее утро? Кто вокруг – друзья или враги? И неужели их всех когда-то объединяла любовь?
Он вспоминал разговор с Ириной. Неужели она в самом деле забыла ту душную июньскую ночь, когда за окнами пронзительно трещали сверчки, приторно-сладко пахло цветами и из спортивного зала тяжелыми толчками доносилась ритмичная музыка. В белой рубашке, с аттестатом в кармане, он сидел на подоконнике в пустом темном классе и маленькими глотками пил водку из граненого стакана. Он вволю напрыгался под магнитофон, до отвала наелся торта и конфет и теперь утолял легкую грусть. Он смотрел на газон, на деревья, покрытые мощной листвой, на тусклые стекла школьной теплицы и думал, что уже никогда не запустит из этого окна бумажный самолет с формулами на крыльях, никогда не швырнет кусок мела в теплицу, никогда не отправит на первую парту красавице Людке записку со стихами. Все в прошлом…
Как он ждал выпуска, как рвался к этой свободе, где уже никогда не будет нервной, суетливой химички, которую ученики почему-то называли Жабой, не будет злой, никогда не улыбающейся математички, не будет вечно плачущей учительницы по литературе. А когда вдруг эта свобода хлынула на него, он сразу понял: оттого, что уже чего-то не вернешь, жизнь становится беднее.
Неожиданно ему захотелось написать стихотворение. И начать так: «Вот и все. Окончен бал. Я один в пустынном классе…» Он поставил стакан на подоконник и пошел по рядам между парт, на ощупь выгребая из них бумажки, огрызки яблок и шелуху от семечек. Найти обломок карандаша и чистый лист бумаги в классе – все равно что гриб в лесу. Он дошел до своей парты – самой последней, подпирающей стену, сел за нее и почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. «Вот и все. Окончен бал. Я один в пустынном классе…»