Бог да благословит вас, моя нежная, великодушная Мэгги. И как бы несправедливо вас ни судили, знайте, что в вас никогда не усомнился тот, кто отдал вам свое сердце десять лет тому назад.
Не верьте тем, кто будет говорить, что я болен. У меня обычные головные боли — не сильнее, чем всегда. В дневное время невыносимая жара обрекает меня на неподвижность. Но у меня достаточно сил, чтобы явиться по первому вашему зову и служить вам словом и делом.
Навеки ваш
Филип Уэйкем.
Когда Мэгги, прижимая к себе письмо, в слезах опустилась на колени возле кровати, чувства, теснившие ее грудь, слились в единый приглушенный вопль, в слова, которые вырывались у нее снова и снова:
— О господи, может ли в любви быть такое счастье, которое заставило бы меня забыть о их страданиях?
К концу недели пастор Кен пришел к убеждению, что есть только один способ предоставить Мэгги необходимые средства к жизни в Сент-Огге. Несмотря на весь двадцатилетний опыт, приобретенный им на посту приходского священника, он был поражен упорством, с каким, вопреки очевидным фактам, продолжали злословить о Мэгги. До сих пор пастор Кен был окружен даже чрезмерным поклонением: к нему обращались за советом чаще, нежели ему того хотелось. Теперь же, когда он попробовал ради Мэгги заставить сент-оггских дам прислушаться к голосу рассудка, а их совесть — к голосу справедливости, он вдруг почувствовал себя таким же беспомощным, каким оказался бы, попытайся он повлиять на фасон их чепцов. Пастору Кену не решались противоречить, его выслушивали в молчании; но стоило ему покинуть комнату, как его прихожанки, обменявшись мнениями, склонялись к своим прежним мыслям. Поведение мисс Талливер безусловно заслуживало порицания — сам пастор Кен не отрицал этого; как же мог он тогда так неосмотрительно давать благоприятное толкование всем ее поступкам? Если даже предположить самое невероятное, а именно — что все, говорившееся о мисс Талливер, неправда, тем не менее подобные толки набрасывают на нее тень, и это должно оттолкнуть каждую женщину, заботящуюся как о своей репутации, так и о благе общества. Для того чтобы взять Мэгги за руку и сказать ей: «Я не верю в твою вину, которая никем не доказана; мои уста никогда не осудят тебя; уши мои будут глухи ко всем наветам; я такая же слабая смертная, как и ты, способная оступиться, оказаться недостаточно стойкой в своих лучших намерениях; твой удел был более суров, чем мой; искушение, ниспосланное тебе, сильнее; соединим же наши усилия, поднимемся и пойдем дальше, не оступаясь и не падая», — для того чтобы сказать все это, потребовалось бы мужество, глубокое сострадание, сознание собственной греховности и все великодушие доверия, потребовался бы ум, не питающий пристрастия к злословию, не склонный возвеличивать себя путем осуждения ближнего, — ум, который, не обольщаясь напыщенными словами, считает, что не существует в мире нравственных целей и высокой религии вне стремления к абсолютной истине и справедливости, вне любви к каждому отдельному человеку, с которым нас сталкивает жизнь.