Когда Мэгги прочла это письмо, она почувствовала, что только сейчас начинается настоящее искушение. Входя в холодный мрак пещеры, мы с еще нерастраченным мужеством расстаемся со светом и теплом; но вот уже пройден долгий путь в сырости и мраке, мы устали, силы наши подходят к концу — что, если тогда перед нами откроется выход, который поманит нас к дарующему жизнь свету дня? Естественный порыв — сбросить оковы страдания и ринуться ему навстречу — заставит нас забыть все иные побуждения, по крайней мере до тех пор, пока страдания не останутся позади.
Шли часы, и Мэгги уже стало казаться, что борьба ее напрасна. Шли часы, а все мысли, которые она призывала к себе на помощь, вытеснялись образом Стивена, ожидающего одного ее слова, чтобы быть с нею рядом. Ей незачем было перечитывать письмо: она слышала голос Стивена, по-прежнему имевший неизъяснимую власть над ней. Накануне весь день ее преследовала картина будущего, в котором она одиноко должна нести бремя сожалений, не имея иной поддержки, кроме веры. А здесь стоит протянуть руку — и перед ней открывается иное будущее, которое настойчиво, почти по нраву, призывает ее к себе, обещая вместо терпеливой и тяжкой борьбы восхитительную беззаботность, — будущее, где поддержкой ей станет любовь другого. Но не обещанная радость придавала искушению такую силу. Скорбный тон письма Стивена и неуверенность в правильности собственного решения — вот что поколебало чашу весов, вот что заставило Мэгги в какой-то момент вскочить с места и, взяв перо и бумагу, написать: «Приезжай!»
Но тотчас же она содрогнулась от ужаса, осознав, что изменила той Мэгги, какой она была в минуты подъема и душевной ясности, и это постыдное падение причинило ей мучительную боль. Нет, она будет ждать, она будет молиться; покинувший ее свет озарит ее вновь; в ней снова оживет чувство, владевшее ею, когда она бежала от Стивена, найдя в себе силы превозмочь муку и победить любовь, — чувство, которое она испытывала, когда видела Люси, когда читала письмо Филипа, всколыхнувшее в ее душе все, что было связано с мирными днями прошлого.
Далеко за полночь сидела она в полной неподвижности, не меняя позы, не находя в себе сил даже для молитвы, ожидая, что на нее снизойдет свет. И он снизошел — вместе с воспоминаниями, которые никакая страсть не могла заглушить надолго. Далекое прошлое вернулось к ней, возродив дух самоотречения, верность, преданность и былую решимость. Слова, подчеркнутые спокойной рукой в маленькой старой книжке, которые она выучила наизусть когда-то, рвались с уст и изливались в невнятном шепоте, терявшемся в шуме дождя, хлещущего по окну, в громких завываниях и реве ветра: «Я несу крест, я получил его из рук твоих, и я буду нести его до самой смерти, ибо ты возложил его на меня».