Томас улыбнулся ей, дав понять взглядом, что нервничать не стоит. Поднялся и обнял ее за плечи.
– Джейн учится, – сказал он. – И когда-нибудь станет понимать латынь так же, как мы с тобой.
– Боюсь, что нет, – сказала она. – Я слишком тупа.
– Значит, он донимает вас уроками? – спросил Эразм. – Знаете, ничего иного я от него не ждал. Ему не нравится мир, и он хочет создать другой, идеальный. Женщина… это женщина, а он хочет сделать из нее ученого!
– Дорогой мой Эразм, я не вижу, почему женщина, если ее учить, не может стать столь же образованной, как мужчина.
– Причин этому много.
– Каких же?
– Женщины – более слабый пол. Ты не знал этого? Их дело – не забивать себе мозги, а заботиться об уюте для мужчин.
– Не согласен. Я считаю, мы ошибаемся, не давая девочкам такого же образования, как мальчикам. Женщины могли бы, стряпая обед, разговаривать с нами по-латыни.
– А мистресс Мор… так же способна к учебе, как некогда ты… как я?
Томас ответил по-латыни, потому что заметил смущение Джейн. Он всегда тонко улавливал чувства других и переживал чужие неприятности острее, чем собственные.
А найдя тему для спора, они оба радостно предавались ему, пока один не уступал другому.
«Не всегда же будет так, – думала Джейн. – Эразм когда-нибудь уедет; когда-нибудь мы отправимся в Нью-Холл, и кто знает, может, я когда-нибудь заговорю по-латыни!»
Но путь до этого долог, а пока что надо как-то мириться со своей жизнью в Барке.
* * *
Может, он напрасно женился?
Найти ответа на этот вопрос Томас не мог. Иногда он гулял в одиночестве по Лондону, и ноги сами несли его на север, через весь Сити; внезапно он оказывался на Чартерлейн и шел к большим зданиям, где провел в поисках ответов на свои вопросы четыре года.
Он входил во двор, направлялся к часовне или к зданию капитула и думал не без грусти о жизни в одиночестве и размышлениях, отданной учению и раздумью, не волнуемой телесными потребностями или значительными событиями, происходящими за стенами монастыря.
Думал о суровом образе жизни картезианцев: у каждого отдельный домик с двумя комнатами, чуланом, трапезной и садом, каждый живет уединенно, разговаривает с собратьями-монахами лишь по праздникам; постится по крайней мере раз в неделю, никогда не ест мяса и таким образом подавляет плотские страсти; думал о надеваемой на ночь власянице, чтобы затруднить приход сна, чтобы в конце концов привыкнуть спать всего по часу в сутки; о деревянных подушках, о грубых одеждах, лишающих человека привлекательности, чтобы подавить тщеславие; думал об уходе от мира и, возможно, помощи своим примером другим вести более праведную жизнь.