По сути, именно Хильда до сих пор руководила здесь всем, продолжая безраздельно владеть сердцем Питера. Портреты Хильды висели в каждой комнате, так что слуги всегда находились в радиусе досягаемости ее немигающего неусыпного ока и бегали как заведенные. Ничто в этом доме не оставалось без внимания, и все доводилось до конца. Но Аннелиза чувствовала себя здесь незваной гостьей. Она ела, пила, беседовала с Питером, а он все не сводил тоскующего взора со своей белокурой и розовощекой голландской красавицы.
Только ночь освобождала Аннелизу от никогда не прекращающегося контроля Хильды.
Наедине с собой, лежа в темноте, в отсутствие мужа, по-прежнему не проявлявшего к ней интереса, она позволяла себе предаваться мыслям о Майкле Роуленде. Удалось ли ему спастись? Аннелиза строила по этому поводу самые разнообразные предположения. Трудно было сказать, чего она хотела больше: никогда ничего не знать о нем или услышать, что побег удался. В последнем случае Майкл уже должен был находиться на пути в свою любимую Виргинию, где его ждала новая жизнь, в которой для нее никогда не найдется места.
Аннелиза часто задавалась вопросом: думает ли Майкл о ней хотя бы иногда? Посещают ли его по ночам воспоминания, такие же яркие, как у нее, когда все тело заново переживает каждое прикосновение, каждую ласку, каждый вздох?
Она страстно желала, чтобы у нее был ребенок, не только потому, что беременность избавляла ее от возвращения Питера к ней в постель. Ребенок мог быть зачат, когда ее тело было живым и гостеприимным для Майкла, а его объятия заставляли петь и ликовать ее сердце. Удивительно, что ее память сумела сохранить самые волнующие минуты, проведенные с ним, все до единой. До сих пор она чувствовала себя принадлежащей ему, ему одному, будто близости с Питером вовсе никогда не существовало и в ту кошмарную брачную ночь между ними ничего не произошло.
И все же вряд ли Питер покинул ее постель, не доведя до конца супружеского ритуала, – иначе зачем ему распинаться насчет потери контроля. Без этого он просто не стал бы продолжать холостяцкое воздержание и дожидаться очевидных результатов соития, не оставившего у нее никаких осязаемых ощущений. В отсутствие физических доказательств она была вынуждена напрягать ум в поисках других подсказок, припоминая все слова, сказанные тогда мужем. «…Ты открыла мне все самое сокровенное, Аннелиза», – безусловно, такую фразу мог позволить себе человек, беспрепятственно попользовавшийся женским телом. Но то же самое вполне мог произнести и мужчина, наслушавшийся болтовни своей захмелевшей новобрачной. Не с ее ли слов он составил впечатление о том «самом сокровенном»? Не она ли невпопад бормотала о веселых днях с «энергичным» любовником в преддверии торжественного обета? Питер с повышенным вниманием следил за всем, что она говорила в первую брачную ночь, и очень искусно истолковывал даже самые обтекаемые высказывания. Теперь, когда они беседовали за столом, он всякий раз полностью перехватывал инициативу, не давая ей сказать ни слова, словно уже не надеялся больше услышать от нее ничего интересного.