– Кто он?
– Чарди.
Лицо курда не дрогнуло. Это было во многих отношениях примечательное лицо; крупный нос, похожий на клюв, широкие выдающиеся скулы. Глаза у него были пронзительно-синие, маленькие и горящие. В горах он носил усы, пышные и висячие, но теперь был гладко выбрит. Он был очень похож на американца. По-настоящему похож. Ее поразило, насколько по-американски он выглядел в своих голубых джинсах, с рюкзаком на спине, высокий и крепкий мужчина, ни дать ни взять аспирант спортивного телосложения, искатель приключений, человек, проводящий много времени на свежем воздухе, стопроцентный тридцатипятилетний американец, каких полно на каждой улице – подтянутых, худощавых бегунов, людей с рюкзаками за спиной, профессиональных отпускников.
– Ты опять его женщина?
– Похоже на то.
– Значит, он с нами?
– Нет. Он ничего не знает. Он снова появился в моей жизни из-за всего этого. Я сразу поняла, что должна снова с ним сблизиться. Через него я могла узнавать важную информацию и убедить важных людей, что я безобидна.
– Но ты с ним?
– Это не важно.
– С ним?
– Да. Он тоже стал другим. С ним обошлись очень круто. Его же собственные друзья. А русские страшно его пытали. Жгли спину сварочной горелкой. Он очень страдал и ожесточился. Он уже совсем не тот Чарди, каким был когда-то.
– Он снова работает на них?
– Да.
– Никогда мне не понять американцев.
– И мне тоже.
– Ты предашь его.
– Да. Я думала об этом. Я предам его. Политика превыше личного. Но я ставлю одно условие. Это очень важно для меня.
– Говори.
– Там будут другие люди. Люди из университета. Они ни в чем не виноваты. Ты должен поклясться, что не причинишь им зла. Убить Данцига – совершить правосудие. Убить этих других – совершить убийство. Я не могу совершить убийство. Слишком много убийств совершилось на моих глазах.
– Ох уж эти американцы, – покачал головой Улу Бег. – Вы воюете, но не хотите, чтобы были убитые. А если они есть, вы не хотите их ни видеть, ни знать о них.
– Пожалуйста. Поклянись. Поклянись, как поклялся бы великий курдский воин.
– Я могу поклясться лишь в том, в чем могу. Но что предначертано, то предначертано.
– Все равно. Клянись. Или я не стану помогать. Тогда ты будешь действовать в одиночку. А мы оба давным-давно поняли, что в одиночку у тебя почти нет надежды.
Он взглянул на нее. Она что, с ума сошла? Теперь он это видел: она ненормальная, она не ведает, что говорит. Кто может сдержать слово под пулями?
– Поклянись в этом. Пожалуйста.
– Клянусь глазами, – сказал он.
– Хорошо.
Через несколько минут они въехали на стоянку.