– Пишите, говорю! – шепнул тот, наклонившись. – Есть негласное указание: приговоры в исполнение не приводить, повременить. Берите карандаш…
Под его диктовку комдив с трудом, трясущимися руками кое-как нацарапал просьбу. Лейтенант ушел, вместо него появился охранник с тюфяком и одеялом. Обычных тюремных ограничений в камере смертников не было – лежи хоть сутки напролет. Комдив завернулся в одеяло и внезапно уснул. Сквозь сон он чувствовал, как его трясут, говорят что-то, один раз даже удалось разлепить веки, но лишь на секунду… потом ему сказали, что он проспал почти двое суток.
…И потянулись дни. Неделя шла за неделей, а о нем словно забыли. Сначала он вскакивал от любого шума в коридоре, потом возбуждение сменилось апатией. Иногда поднимала голову надежда, но Громов ей не поддавался. Просто у нас везде нынче очереди, даже к стенке.
Наконец – дело было уже в октябре – пришли и за ним. Посадили в крытую машину и куда-то повезли. Все – понял он. Конец. Конвоир, сидевший напротив в положенном тюремной охране молчании, взглянул на его помертвевшее лицо и негромко сказал:
– Не горюй, дядя! Пока не к стенке. На Лубянку везем.
Судя по кабинету, его привели если не к самому наркому, то по меньшей мере к одному из его заместителей. За столом сидел полный лысый человек в пенсне, с круглым необычным лицом, показавшийся знакомым. Напрягшись, Громов вспомнил газетное фото: кажется, это Берия, первый секретарь ЦК Грузии. Интересно, что он делает в Москве, да еще в этом кабинете? Рассматривает прошения о помиловании? Если так, есть надежда. Но тот оказался новым заместителем Ежова, начальником управления госбезопасности, и Громов понял: надежды нет.
Берия сухо, но вежливо предложил Громову сесть не на стул возле дверей, а в одно из двух разделенных невысоким столиком кресел перед его столом, а сам открыл лежавшую перед ним папку.
– Вы подали прошение о помиловании. «До сих пор не могу понять, как я позволил вовлечь себя в это черное дело», – прочитал он. – Значит, вы, полностью признавая все обвинения, просите дать вам возможность искупить свои преступления честным трудом?
– Да, – кивнул Громов. – Если партия и правительство смогут мне поверить…
– Больше вы не хотите сделать никаких заявлений? Арестованные часто жалуются на своих следователей – что они необъективны, извращают показания. Бывает ведь и такое…
– Нет, на следователей у меня жалоб нет. Я сам во всем виноват. Не знаю, какое безумие на меня нашло, что я впутался в эту историю…
Берия как-то сразу помрачнел, нахмурился, внимательно посмотрел на Громова и сказал со слегка усилившимся акцентом: