– Ты пришел сюда нас учить? Тебе не нравится партийная демократия? – тихо, почти шепотом поинтересовался он. – Или, может быть, ты боишься потерять свое положение?
Месяц назад Берия растерялся бы и замолчал. Но сегодня он был слишком прав, чтобы спасовать даже перед Сталиным.
– Если я потеряю свое положение, я буду только рад. Сколько раз я просил меня отпустить. Мне эта власть и даром не нужна…
– Какой хороший человек, а? – иронично проговорил Сталин. – Ему и власть не нужна…
– Какой есть! – выпрямился Берия. – Буду, наконец, дома строить. А вот те, кому власть нужна, поведут себя знаете как? Вы хоть представляете, что начнется в стране, когда все партийные секретари будут вынуждены бороться за свою власть? Вы понимаете, как они будут бороться? Они же все пьют с начальниками управлений НКВД! Они будут убирать всех соперников с помощью чекистов! Вы с вашими выборами зальете партию кровью!
Берия говорил горячо, забыв о привычной субординации. Сталин слушал его молча, не перебивая, лишь в глазах плясал недобрый огонек.
– Если наша партия… – начал он. Замолчал, прошелся по кабинету раз, потом еще раз. – Если наша партия будет решать вопросы внутрипартийной демократии с помощью НКВД, значит, она недостойна того, чтобы управлять нашей великой страной. Те, кто применяет в предвыборной борьбе террор и репрессии, должны быть выявлены и уничтожены. Только после этого мы сможем говорить о равных, прямых и тайных выборах в органы советской власти и о том, чтобы не только декларировать, но и на деле выполнять нашу новую Конституцию. Если наша партия выйдет из этого испытания достойно, честь ей и хвала. Если она не выдержит, то мы… – он снова помолчал, подошел совсем близко к Берии и сказал, глядя ему прямо в глаза, – то великий советский народ выдвинет из своих рядов новую партию и новых людей, которым доверит власть в Союзе Советских Социалистических Республик. Советских, Лаврентий, а не партийных. Ты меня понял?
Сталин любил Лаврентия и хоть иногда и сердился на него, но это были скорее отеческие выволочки, а не суровый гнев правителя. А вот сейчас Берия почувствовал, что рассердил вождя всерьез, и он даже не понимал почему. Сталин никогда не сердился, если с ним спорили, наоборот, иной раз вызывал, провоцировал на спор, а Лаврентия чаще, чем кого-либо другого. Что же случилось?
– Значит, вы сознательно так решили? – чтобы выиграть время, задал он ненужный вопрос.
– Да, мы ведаем, что творим, – резко ответил Сталин, и глаза снова недобро сверкнули. – Это жестокий экзамен, но мы живем в жестокие времена.