Руденко молчал. Берия был настолько страшен в эту минуту, что слова не шли на ум прокурору. Наконец, дернув щекой, выдавил:
– Только сегодняшними не отделаетесь. Протоколов у нас много накопилось.
– Хорошо. Все, что у вас накопилось, я тоже подпишу. В конце концов, какая разница – сделаю я это сам или подделает какой-нибудь капитан из моего ведомства. Результат-то все равно один и тот же…
Руденко наконец сообразил, что победа осталась за ним, и снова улыбнулся.
– Давно бы так. И вам было бы легче, и мне проще. А дочку, стало быть, все же любите…
– До определенного предела, – оборвал его Берия.
– То есть архив не сдадите?
– Нет. Безопасность государства я ценю выше, чем ее жизнь. Протоколы подпишу… кроме тех, которые связаны с убийствами.
– Почему?
– Там замешаны другие люди. Даже в таком дурацком вопросе никого оговаривать не стану.
– А они вот не постеснялись вас оговорить. Показать протоколы?
– Очную ставку! – потребовал Берия.
– Боюсь, это будет затруднительно.
– Тогда разговор окончен, – Берия откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
Темная волна бешенства схлынула, уступив место апатии. По шагам он понял, что Руденко прошел к выходу. Хлопнула дверь. Минут через пять к нему подошел Цареградский, склонился, потряс за плечо:
– Гражданин Берия! Протоколы будем подписывать?
Он разлепил глаза, поднял голову и устало сказал:
– Снимите наручники. Не бойтесь, вас не трону…
Один из конвоиров наклонился, завозился с наручниками, с легким испугом воскликнул: «Товарищ прокурор!» Бледный Цареградский неподвижным взглядом смотрел на руки Берии: кожа на запястьях разорвана, кровь течет по пальцам на пол. Опомнился, тихо сказал: «Перевяжите!» и отошел к окну. Когда вызванный фельдшер закончил перевязку, прокурор положил на стол стопку протоколов и пенсне.
Берия просматривал бумаги быстро, «по диагонали». Два протокола он отложил в сторону, остальные подписал. Уже выходя в коридор, обернулся. Прокурор стоял у стола и смотрел вслед. Тогда он задержался на мгновение и вдруг сказал: «Спасибо!»
Уже во дворе один из конвоиров спросил:
– Послушайте, а за что вы прокурору «спасибо» сказали?
Берия повернулся, окинул взглядом коренастую фигуру полковника, упрямое круглое лицо и устало обронил:
– Тебе не понять…
Павел сидел за столом и в третий раз перечитывал документы, точнее, письма и жалобы осужденных. На каждом стояла пометка – по какому делу.
«Дело авиационной промышленности». Заявление осужденного Новикова.
«…На следствии все правдиво изложенные мною недочеты и ошибки в работе следователь Лихачев извратил и преподнес мне как преднамеренное злодеяние с моей стороны, имеющее целью нанести вред и ослабить мощь Советской армии… Все мои попытки в ходе следствия доказать абсурдность предъявленных мне обвинений пресекались следователем Лихачевым, который допрашивал меня чуть ли не круглосуточно, постоянно твердил, что следствие располагает изобличающими меня в преступных действиях показаниями Шахурина, Селезнева и др. и что я напрасно трачу время, пытаясь доказать свою невиновность, и этим только усугубляю свою вину. Находясь в состоянии тяжелой депрессии, доведенный до изнеможения непрерывными допросами, без сна и отдыха, я подписал составленный следователем Лихачевым протокол моего допроса с признанием моей вины во всем, в чем меня обвиняли…