Несколько движений влажной салфеткой: стол чист.
– Ах, да, – вспомнил Максим, присаживаясь рядом с ней. – Чай…
Не вставая, он включил чайник, тот сразу откликнулся едва слышным шипением просыпающегося ТЭНа.
– Всё! – Максим развёл руками. – Время?
– Я не засекала… – призналась Света. – Как ты это делал? Это какой-то фокус, да?
Она привстала с кресла и попыталась заглянуть под крышку кастрюли. Зашипела, зафыркала, будто рассерженная кошка, принялась дуть на пальцы.
– Тяжёлая? – участливо поинтересовался Максим.
– Что?
– Крышка, спрашиваю, тяжёлая?
– Нет, горячая.
– Дай поцелую, пройдёт.
Она неловко протянула ему руку. Он бережно принял её, прижал к щеке, потом нежно приложил к губам.
– Ты говорил о женщине, которую любишь…
– Да, – согласился Максим. – Говорил. И что же?
– А где ты с ней познакомился?
– На корчёвке у Худого.
– Худой – это фамилия такая?
– Нет, тогда не было фамилий. Не было паспортов, документов… подорожные листы, конечно, выписывали, да вот только кто их читать будет, в глухомани-то нашей?
Сейчас никто себе представить не может, как это тогда выглядело. Ни в каком кино такого не увидишь: на тысячи вёрст густые леса да чащи непролазные. В воздухе – плотный запах прелых листьев, смолы и хвои. Можно месяцами двигаться, не видя ни солнца, ни звёзд, ни жилья человеческого. Вот только вряд ли это получится. В тех краях в одиночку и неделю выжить – подвиг неслыханный, потому как места непутёвые, всё больше гиблые, древним колдовством опутанные: если вода – то болотная, напьёшься – озвереешь, мхом зарастёшь; если живность какая – то всё больше нечисть злобная, так и норовит в глотку вцепиться. А человек – он же не животное, чтоб в тесноте да темени хорониться. Ему солнце требуется, простор, да земля гладкая, чтоб, значит, сеять и урожай собирать. Как по другому прокормишься?
Потому лесорубы тогда в большой чести были. Не было работы славней и почётней.
Тут тебе и труд мужицкий, и подвиг ратный – день на день не приходится. Перед тобой – лес: тысячерукий, сторылый, сколько голов ему ни руби, на следующий год стократ вырастет. Потому только с корнем корчевать, да огнём ямы после корчёвки опаливать. Позади – сёла и нивы, молодки с детишками, да все на тебя, как на кормильца посматривают, всюду к столу приглашают.
Доволен и горд я был своей профессией…
– А что Худой? – вклинивается Света.
– Худой? Худой… Мы с братьями аккурат лес валили, когда слышим стук копыт.
Места у нас, понятно, незаезжие, пограничье дикое. Потому карета нам в диковинку показалась: изба на колёсах. Да и лошади чудные: не наши битюги разноцветные – ноги, что моё туловище. Нет. Эти-то чёрные, смолой лоснятся, высокие, стройные.