Я разворачиваю лист бумаги.
– Света, ты молодец! Это… потрясающе, – небывалое дело: я не нахожу слов!
– Не думаю, – но я вижу, что моя реакция доставляет ей удовольствие. – Ты дал точные координаты: Оронтеус Финиус, 1531 год. По этим данным на поиски ушло меньше времени, чем на снятие копий…
Она берёт у меня из рук бумагу, чуть поворачивается к макету, хмурится:
– Так это же…
– Такой была когда-то Антарктида. Зелёный, цветущий рай, полный любви и гармонии…
– Цветы в Антарктиде?
Дмитрий подошёл к нам и взял карту.
– А что такого? – отвечаю Светлане. – Двадцать тысяч лет назад у нас тут тоже ледники гостили.
– Но как же это? – ну, вот, ещё один озадаченный. – Антарктиду открыли в восемнадцатом веке, а карта составлена в шестнадцатом…
– "Есть многое на свете, друг Горацио"…
– И лёд… здесь же нет льда!
Я отбираю у него листок, внимательно разглядываю его, озабоченно кривя губами.
– Действительно… Ага! – я щёлкаю пальцами и перевожу взгляд на его макет. – Всё сходится! У тебя тоже нет льда! Что же ты хочешь, ты же фризер до сих пор не подключил…
Дмитрий хмурится. Моё паясничание ему не по вкусу. Смотрю на Свету. Уверен, что проблемы исторических артефактов до сегодняшнего дня её мало интересовали. Ей-то что не по нраву? В конце концов, спасение человечества – её идея, не моя…
– Магеллан, – уверенно нарушаю затянувшуюся паузу.
– Что, Магеллан? – неуверенно переспрашивает Дмитрий.
– Самый упрямый человек всех времён и народов.
– Интересно, – оттаивает Света. Я смотрю в её глаза и пропадаю там, где-то между голубой радужкой и тёмно-серым ободком. – Почему?
– Это в двух словах не объяснишь.
– И объяснять нечего, – уже через плечо бросает Дмитрий, возвращаясь к прерванной работе. – Такой же болтун и неудачник, как и ты!
– Неудачник? – я потрясён его невежеством. – Господь с тобой! Блестящий стратег!
Куда там вашим Бондам и Пельтцам… Что же касается "болтуна"…
– Ну ладно, ладно, – торопится признать ошибку Дмитрий. – Погорячился.
– Да, не щедрый на слова был человек…
Когда в 1418 году от Рождества Христова после жестокой бури, Чжэн Хэ с жалкими остатками своей экспедиции, ступил на берег Сомали, он не мог знать, что его спасение было лишь первым звеном в длинной цепи событий, которая, в своём конце, даст надежду всему человечеству. В чём первопричина? Кто скажет? Усталость? Чем ещё можно объяснить ту беспечность, с которой китайский мореплаватель принимал на борту своего судна знатных гостей с берега? Или любопытство? Ведь не будь его, Чжэн не стал бы просиживать дни и ночи в императорской библиотеке над томами Юнлэ, тщательно копируя карты, чья история восходит к великомудрому Хэн и теряется в глубине минувших тысячелетий. Как бы там ни было, космический механизм был запущен. Древние китайские карты об утраченном оказались на африканском берегу и до поры до времени замерли без движения. Только через шестьдесят лет в Сомали появился человек, который отождествил загадочный узор на удивительно белых гладких листах с очертаниями береговой линии известных и давно забытых частей Ойкумены. Звали его Ахмед ибн Маджид. Колесо современной истории сделало первый оборот и двинулось дальше, всё ускоряя свой ход. Когда Васко да Гамма в 1498 году, обогнув с юга Африку, добрался до Малинди, он первым делом подружился с местным владыкой. Это был весьма разумный ход посланца никому неизвестной тогда Португалии – страны, которой в течение короткого десятка лет будет суждено дать невиданный толчок развитию европейской цивилизации. Обеспечив надёжный тыл в лице ничем не примечательной в торговом отношении страны на западном побережье Индийского океана, Васко получил возможность действовать решительно… и лоцмана, который существенно облегчил остаток пути к заманчивым берегам Индии. Да-да. Это был тот самый арабский лоцман Ахмед, человек с уникальными знаниями лоции Индийского океана и пеналом карт – очевидным пропуском в неизвестный европейцам мир Южного полушария.