Петр Харитонович, вернувшись с работы, не признал жену. Он, правда, последнее время не очень к ней и приглядывался, бытовал суверенно. Давно они разбежались по разным комнатам и даже питались из разных кастрюль. Случайное «Здрасте!» по утрам, кивок с пожеланием спокойной ночи — весь круг общения. Петр Харитонович не держал зла на жену, сочувствовал ее земным, тяжелым хлопотам, но никак не мог выкинуть из головы генерала Первенцева, Василька, мордатого, вероломного друга. Елена стала ему чужая. Нет, не чужая, а не своя. Перестоялось тепло их единения, подкисло, подернулось ядовитыми парами. Будто не к этой красивой, умной женщине он долгие годы раболепно тянулся. Будто не от ее дыхания, улыбки, голоса млел. Не ею наслаждался. Не из ее рук принимал пищу. Будто не с ней зачал Алешу. Про ту он знал все подробно, на нее молился, а с этой, новой был мало знаком. С горестным, ревнивым недоумением представлял, как на ее упругие, приемистые бедра, одышливо пыхтя, карабкался настырный генерал…
И вот наткнулся на кухне на пожилую, худущую женщину со сверкающим взглядом. Она притаилась в углу в странной, согбенной позе, словно к чему-то чутко прислушиваясь. Сидела в сумраке без света, на столе бутылка коньяку. Она частенько теперь попивала в одиночестве. А давно ли они бегали кроссы по утрам, молодые, полные душевной бодрости…
— Ты чего? Заболела?
— Ага, заболела.
— Простудилась?
— Ага, простудилась.
— Лечишься по-народному?
— Ага, по-народному.
Хорошо поговорили, задушевно, и Петр Харитонович пошел в комнату переодеваться. Снял мундир, аккуратно развесил на плечиках в шкафу, облачился в старый тренировочный костюм, протертый на локтях. Присел с газеткой под торшером и ждал, когда Елена отбудет из кухни. У них установился уже некий ритуал необременительного добрососедства: старались не толочься вместе на кухне. Он чувствовал: что-то с ней не так. Она плохо выглядит. Она еще не старая, нет. Да и старая она будет мужчинам желанна. Ему ли об этом не догадываться… В той Елене, которая сейчас накачивается на кухне коньяком, какой-то огонек погас. Или ему показалось? Он подождал еще немного и пошел проверить. В бутылке поубавилось питья.
— Чайник поставлю, не возражаешь?
— Не паясничай.
— Может, тебе лечь, если больна?
— Может, тебе заткнуться?
Да, ей плохо. У нее беда. С ней истерика. Петр Харитонович потрясенно опустился на стул. Всякой ее повидал, но никогда она не опускалась до такого тона. Дело не в словах, а в интонации. Это была не Елена. Это торговка рыбы на него огрызнулась. Ему стало зябко на натопленной кухне. Он подумал, что все проходит. Пройдет и их с Еленой жизнь, похоронят их врозь, и кому придет в голову их пожалеть. Разлюбившие друг друга муж и жена покидают мир сирыми, бесприютными, как сгнивают.