– Отличная идея! Так я и поступлю… с твоей одеждой. А о своей подумаю позже.
Эмма торопливо повернулась к очагу, ожидая возражений. Но их не последовало. Тревожно обернувшись, она поняла почему.
Он смотрел на нее. И не просто смотрел, а уставился как завороженный. Только тут она догадалась, что муслиновая рубашка ее слишком тонка и что, промокнув, она совершенно облепила тело. Взгляд Такера не отрывался от округлостей груди, отчетливо обрисованных мокрой тканью. Эмма с трудом удержалась, чтобы не прикрыться руками, чувствуя, как начинают полыхать щеки. Он посмотрел ей в лицо. Глаза его горели таким желанием, что у нее перехватило дыхание.
Она быстро повернулась к очагу: «Думай только о его ранах. Больше ни о чем».
Пока огонь разгорался, Эмма снова приблизилась к Такеру. Обмакнув тряпку в теплую воду, Эмма начала обмывать разбитое лицо – от смущения, пожалуй, слишком неловко.
– Черт! Ты как будто оттираешь пятна с одежды! Это как-никак мое лицо, – не выдержал Такер.
– Так тебе и надо! – буркнула Эмма, но все-таки умерила пыл.
Дойдя до раны на подбородке, она промыла ее и, согрев кусочек сосновой смолы, залепила ранку, потом принялась смазывать остальные ссадины жидкой мазью. Такер вздрагивал, но молчал.
– Линимент, – вдруг сказал он.
– Именно так. Не шевели бровями, мне неудобно.
– Нет, ты скажи, как, по-твоему, пишется это слово.
– Я знаю, как пишется «линимент», Гарретсон, – сказала она ледяным тоном.
– Это теперь. А раньше не знала! Помнишь тот конкурс по правописанию… Ой! Ты это нарочно сделала?
Конечно, нарочно! Эмма хорошо помнила ту диктовку, в которой они с Такером оказались лучшими. Выиграл он только потому, что она не сумела правильно написать одно слово. Она написала «ленимент».
– Невежда, – сказал он мягко и сжал ее пальцы своими. – И притом до сих пор злишься.
– Ошибаешься. Если бы я до сих пор злилась, то не только проехала бы мимо, когда тебя пинали ногами, но еще бы и посмеялась. Сказать по правде, ты это заслужил, потому что совсем меня не ценишь…
Она хотела сказать «совсем не ценишь моих забот», но от волнения оговорилась.
– Я ценю тебя, Маллой.
«Только спокойствие!» – сказала себе Эмма, сделала глубокий вдох и отдала все внимание опухоли над глазом. Такер открыл рот еще для какого-то замечания, но девушка скомандовала: «Тихо!» – и продолжала наносить мазь. При этом она все время чувствовала на себе его упорный взгляд.
– Ну вот, а теперь надо снять рубашку, – деловито сказала она, закончив обработку лица.
Лежа под одеялом в фургоне, Такер вымок не так сильно, как она на козлах, но по дороге до хижины и ему досталась приличная порция холодной воды. К тому же рубашка пропиталась кровью, и надо было выяснить, откуда эта кровь. Эмма закусила губу и протянула руку к верхней пуговице.