– Ах, как хитро! – жестко сказала Клитумна. – Ты, жадная свинья, хочешь одна его заполучить!
Никополис побледнела:
– Ну, а что ты предлагаешь? Ведь это ты накликала беду!
– Заткнитесь обе! – шепотом прорычал Сулла. Все, кто хорошо знал его, боялись этого шепота больше крика. – Вы так долго ходите в театр, что уже начинаете жить им. Образумьтесь, не будьте же столь тупы! Ненавижу свое положение. Я устал быть половинкой мужчины!
– Половинкой? Тут две половины: половина – моя, другая – Ники! – сказала Клитумна.
Трудно сказать, что ранит сильнее: гнев или горе. Сулла свирепо смотрел на своих мучительниц.
– Не могу я так больше! – вдруг сказал он, сам удивившись своему голосу.
– Ерунда, сможешь, конечно, – сказала Никополис с самодовольством женщины, уверенной что ее мужчина – у нее под каблуком. – Ну а теперь – беги и займись чем-нибудь дельным. Завтра ты почувствуешь себя лучше. У тебя всегда так.
Прочь, прочь из дома! Ноги сами несли Суллу по узкой улице. Неожиданно он обнаружил, что попал в Палатиум – в ту часть Палатина, которая спускалась к Большому Цирку и воротам Капена.
Дома здесь стояли реже: то тут, то там попадались пространства, похожие на парки. Находясь в отдалении от Форума, Палатиум не был очень фешенебельным районом.
Забыв о холоде, о том, что на нем лишь домашняя туника, Сулла присел на камень. Он смотрел на свободные трибуны Большого Цирка и на храмы Аветина – а видел тоскливый путь своей жизни, ведущий в безрадостное будущее в никуда. Он услышал скрежет собственных зубов и невольно застонал.
– Вам нездоровится? – спросил тонкий голос.
Подняв глаза, он ничего не увидел – от боли помутилось в глазах. Постепенно сквозь туман он разглядел золотые волосы, четко очерченный подбородок. Огромные во все лицо глаза медового цвета, испуганный взор.
Она стояла перед ним на коленях, упрятанная в тугой кокон домашней пряжи – точно как тогда, возле дома Флакия.
– Юлия, – содрогнулся он.
– Нет, Юлия – моя старшая сестра. Меня зовут Юлилла, – сказала она, улыбнувшись ему. – Вам нездоровится, Луций Корнелий?
– Мою боль врачи не излечат.
Да, Никополис была права, завтра он почувствует себя лучше. И это – отвратительней всего.
– Я бы так хотел, я бы очень, очень хотел… сойти с ума, – сказал он. – Но, кажется, не могу.
– Если не можешь, значит пока ты не нужен фуриям.
– Ты одна здесь? – спросил он неодобрительно.
– О чем думают твои родители, позволяя тебе бродить по улицам в этот час?
– Со мною моя служанка, – сказала она, озорно улыбнувшись. – Самый осмотрительный и верный человек.