Он увлек ее от камина к бархатному дивану, стоящему посредине комнаты, и положил Эмили на этот диван. Лег на нее, наслаждаясь ощущением ее тела, выгнувшегося ему навстречу.
И снова поцеловал, а потом его губы скользнули ниже, к изящному изгибу ее шеи. Реакция Эмили была неистовой и, как ему хотелось думать, искренней. Эмили терлась о него бедрами, вызывая все более сильное желание, она задыхалась и шептала:
– Да. Да!
Он нашарил пальцами жемчужные пуговицы на ее платье, начал расстегивать их одну за другой, и удары сердца становились, все сильнее. Господи, как он хочет прикоснуться к ней. Узнать ее вкус. Наполнить ее.
Назвать ее своей.
Он немного отодвинулся и стянул с ее плеча атласное платье. Платье спустилось до талии. Сорочка была из тонкого светлого шелка. Она обтягивала все изгибы тела, обрисовала затвердевшие соски. Он не удержался и опять обхватил ладонями груди.
– Грант, – прошептала Эмили. Он поднял глаза. Черт побери, снова она напомнила ему о подозрениях. Этот голос, этот жалобный, умоляющий голос был совсем как голос той женщины, когда она обрела освобождение. Плоть его начала пульсировать при воспоминании о ее зовущем теле. А при мысли о том, что Эмили действительно та незнакомка, стало еще хуже. Эмили способна удивлять его больше, чем кто-либо из известных ему женщин.
Он нашел лямки сорочки и спустил их с ее плеч, с грудей, пока тонкий шелк не соединился с атласом платья и Эмили не оказалась нагой от плеч до пояса. И Грант снова обхватил ладонями ее груди.
Она тихонько застонала, а он начал теребить ее соски, так что Эмили прикрыла рукой губы, чтобы заглушить стоны, становившиеся все громче.
Его руки скользнули вниз по ее гладкому животу, он зарылся пальцами в смятое платье, намереваясь убрать эту последнюю преграду между ними. И тут Грант нащупал шрам.
Мир замер. В ушах зазвенело. В глазах потемнело.
Грант не знал, радоваться ли, что он нашел ту женщину, которая не давала ему покоя, радоваться ли, что теперь можно объяснить, почему он чувствует такую связь с ней, а вспоминая о той ночи, каждый раз думает об Эмили, возмущаться или смущаться. В ту ночь, когда они ласкали друг друга, он был самим собой. А это значит, что Эмили, ложась с ним в постель, хорошо знала, кто он такой.
Но почему она не открыла себя? Почему позволила зайти так далеко, отдала ему свое тело так сладко, а потом ушла, крадучись, в ночь, унося с собой его часы?
Его часы.
Он поднял глаза и встретил ее взгляд. Впервые с тех пор, как они встретились на балу у его матери, Эмили не удалось скрыть свои чувства. На ее лице было написано желание и страх, и сознание своей вины. Ее лицо подтвердило его худшие подозрения даже больше, чем открытие ее шрама.