Гоблин замолк. Кара смогла наконец глаза открытыми удержать и даже попыталась от дерева отклеится.
– А… где Призраки?
– Некоторым, – говорю, – к сожалению, удалось удрать. Но подавляющее большинство, – назад киваю, – здесь. Осталось.
А позади, где мы с ней сквозь них прошли – даже не дорожка, а лужа огромная. Словно кто-то бочку фосфорной краски разбрызгал.
– Что это?
– Все, что от ваших ужасов осталось. От тех, кто разбежаться вовремя не успел.
– Ты их…
– Хозяин, – встрял гоблин, – великий герой. Он прошел сквозь сонм Призраков Ужаса, как… как…
Ох, думаю, ну и придушу же я эту тварь. Вот только сначала до замка доберемся, и как только поп из него все секреты повытрясет…
Кара головой потрясла, лицо потерла и на луну уставилась.
– Надо бежать. Призраки – не единственные в этом лесу.
Хорошая мысль.
Побежали. Гоблин, зараза, сразу отставать начал.
– Пощадите, – скулит. – Я не могу так быстро.
– А жить хочешь? – кричу. – Собьешь темп марша – пристрелю, как… Нет, не пристрелю – брошу.
Проняло. Сразу начал живее копытами перебирать. Сипит, правда, как паровоз.
А я, наоборот, отдыхаю. Кара на плече не висит, винт можно обеими руками держать, видимость – почти как днем, в общем, идеальные, можно сказать, условия для ночного марш-броска.
Я даже было насвистеть что-нибудь на ходу собрался, да вот только все песни почему-то из головы повылетали. Один только «Интернационал» остался. А его-то я даже про себя напеть не решился. Стыдно, конечно, но… Вдруг, думаю, вылезет из-под коряги скелет какой-нибудь, проклятьем заклейменный, да зазвенит обрывками цепей на весь лес. Поди, объясни ему, что он, вообще-то, образ художественный, когда тут такая явь пошла – в пьяном бреду не привидится.
Жалко, что так и не получилось привал устроить. Зря продукты с собой тягал. Лучше бы еще пару гранат сунул. Хотя, с другой стороны, черт его знает, сколько мы тут просидеть могли бы. Так что…
Тут в лесу вой раздался. Хороший такой вой, жуткий. До костей пробирает. Одно неплохо – не поблизости, и даже не там, где следы наши остались, а совсем в стороне. Просто гад какой-то с хорошей глоткой на весь лес сообщает, что он на охоту вышел. Раз, два, три, четыре, пять, кто не спрятался, я не виноват.
– Кто это, – на бегу спрашиваю, – у вас такие арии распевает?
Рыжая поворачивается, лицо опять бледное, как луна.
– Малахов, – шепчет, – думай о чем-нибудь страшном. Только о том, чего не боишься.
Я чуть не остановился.
– Это как же, – спрашиваю, – понимать? Если оно страшное, значит, я его опасаться должен. А если мне на него плевать, как на эти фонарики болотные, так какое же оно страшное?