Женщину подняли, она была побита, но жива, ее увели, Бретон наклонился ко мне с седла. Все-таки было в этом бывшем священнике, было что-то завораживающее. Наверное, так выглядела бы ожившая статуя святого.
– Ты жив, брат мой? – спросил он риторически.
– Да, – ответил я из вежливости.
– Как твое имя?
– Вольф Россенхельский.
– Ты остался жив. Возможно, ты избран Господом для славных дел! – заявил ересиарх, должно быть, желая меня подбодрить.
И внушительно добавил:
– Позаботьтесь о нем, братья.
Последнее предложение мне особенно понравилось и потому спорить я не стал. Приятно быть героем. Румиец и неизвестный лекарь, назвавшийся Людвигом, увели меня в спешно очищенную для этой цели привратницкую ратуши. Здесь я и расположился со всем возможным в едва ли не в полевых условиях комфортом. Кир Антисфен грел воду и возился с полотном для перевязки. Людвиг рассматривал меня с каким-то двусмысленным интересом. Впрочем – какая разница? Проколотый бок мешает вдаваться в излишние тонкости.
Так, под звуки медицинской латыни Антисфена, под треск дров в камине, под крики чаек, псалмы, вопли еретиков, визг ведьмы и посвист штормового ветра встретил я свой первый вечер в восставшей Толоссе.
Надо сказать, в целом мне здесь понравилось, и я уже начал верить, что приключения мои наконец-то обещают быть хоть немного разнообразными и интересными.
Вот только от удара стилетом я почему-то себя чувствовал очень и очень скверно…
Глава XI
Опасность, прямая и непосредственная
Людвиг фон Фирхоф. Толосса, Церенская Империя.
Людвиг фон Фирхоф поднял предусмотрительно опущенное лицо и искоса посмотрел в спину отъехавшего верхом Клауса Бретона. Чувство опасности, подступившее вплотную, притупилось, так и не исчезнув окончательно. «Он не узнал меня», – понял Людвиг. «А если и узнал, то в догадках не уверен. Впрочем, такой человек, как Бретон, не постеснялся бы прямо объявить о своих подозрениях. Он умен и жесток, но в таких делах фанатически честен».
Адальберт Хронист, кажется, готовился потерять сознание. Фирхоф помог внести раненого под своды привратницкой ратуши и уселся на табурете в углу, внимательно изучая внешность первого преступника Империи. В прославленном Адальберте не было ничего примечательного. Он был, пожалуй, повыше ростом, чем средний церенец, русоволос, и, несмотря на постоянные странствия, совершенно не загорел. Хронист не казался опасным бойцом и не имел запоминающихся примет. Он смахивал бы на бродячего ваганта, если бы не одна крошечная деталь. Адальберт был слишком чист, слишком здоров и лишен той тени усталости, постоянного признака болезненного напряжения физических и душевных сил, которая всегда лежит на бродягах Империи. «Прожигатель жизни», – с неожиданной для самого себя яростью понял Людвиг фон Фирхоф. «Ну и сукин сын. И это заурядное существо – тот самый бич и ужас Церена, капризный вершитель наших судеб, тот самый человек, поисками которого непрерывно заняты сотни сыщиков Канцелярии Короны?»