— За что?
— Та за линию. Чужую ведь линию вы зрастили и такую помогу нам зробыли…
— По эту сторону фронта у нас вроде нет чужих линий…
Но вот все концы, попавшие Матвею на крючок, сращены. Снова ожили линии, пошла по ним работа. А Матвей томился от безделья, зная, что незаметно улизнуть ему отсюда не удастся. Лежать неудобно — под животом вода. Весь мокрый, грязный, смотрит он на край деревни, видимый из трубы. Горят дома. Пылища мешается с дымом. Наносит горелым хлебом. Огороды сплошь испятнаны воронками. Сады перепоясаны окопами. И трубы, голые трубы всюду. А солнце печет, и дышать трудно. Щекочет в ноздрях, душит в горле.
«Хм, чудак этот Голыба! Чудак. Все свое, все, и за эту вот деревушку, как за родную Каменушку, душа болит. Зачем ее так? Зачем людей чужеземцы позорили? Что им тут надо?..»
Ухнули орудия, и где-то вверху невидимые пролетели снаряды и с приглушенным сгоном обрушились на высоту за деревней.
«Наши бьют!» — отметил Матвей.
Он умел по звуку отличать полет своих снарядов так же, как до войны определял на расстоянии рокот своего трактора. На высоте, которую Матвею не было видно, часто затрещали пулеметы, рявкнули минометные разрывы, захлопали гранаты…
«Пошла пехота! — опять отметил Матвей. — Может, я под шумок смотаюсь?» Он взял трубку:
— «Заря», как там у вас?
— Порядочек! Вперед наши пошли. Огневики что делают! Вышли «тигры» да бронетранспортеры. Артиллеристы так их ляпнули, что потроха полетели.
— Значит, дела идут, контора пишет?..
— Пишет, пишет!.. Да ты откуда говоришь? — спохватился Коля Зверев.
— Не говори, сынок, в таких хоромах нахожусь, что и дыхнуть нет возможности. Перемазался так, что мать родная не узнает.
— Да где ты, чего голову морочишь?
— Где-где… В трубе, что заместо мостика приспособлена. Вот где, и вылезти снайпер не дает.
— Двадцать четвертый пришел, хочет с тобой поговорить.
— Савинцев, ты что, в трубе сидишь?
— Лежу, товарищ двадцать четвертый!
— Ну, полежи, со смертью не заигрывай. Наши идут вперед.
— Ну-к что ж, потерплю… — согласился Матвей и уныло опустил трубку.
Когда снаряды начали рваться гуще, Матвей осторожно выглянул, приподнялся, осматривая поле с бабками снопов, и вдруг радостно забормотал:
— Эй, фриц, ни хрена же ты в крестьянском деле не смыслишь! Сколько снопов в бабку ставится. Пять! А у тебя почти десяток. Погоди-и, научишься ты у меня считать…
Матвей схватил трубку:
— «Заря»! «Заря», двадцать четвертого мне.
— Нет его, ушел к пехотинцам.
— Слушай, сынок! — захлебываясь и спеша заговорил Матвей. — Снайпера я отыскал, в бабке сидит. Она больше других и в аккурат против тех изб, от которых саперы драпали. Охота мне самому его, зверюгу, стукнуть, да несподручно из трубы.