Если только это не заблуждение, не ловушка, устроенная моими врагами, дабы поставить меня перед горькой ответственностью за свое безумное творение, тысячелетние страдания и боль, расположенные в неумолимой последовательности, от великих строек фараонов до христианских мучеников и прочих концентрационных лагерей; меня вновь охватила жестокая тоска: да, я действительно Бог, но Бог сумасшедший, задумавший нечто бредовое, страшное, отдающее мегаломанией – рождение Вселенной. Я перебрал в уме все возможные гипотезы и не нашел иного рационального объяснения всему этому безумию.
Последняя запись в дневнике была помечена июнем, судя по тому, что я прочел, пресловутая атомная станция, должно быть та, что в Орлеане, в конечном счете действительно взорвалась, и ветер понес ядовитое радиоактивное облако к океану, вдоль Луары, жители деревни, до сих пор не поддававшейся окончательному хаосу благодаря почти полной автаркии, рассеялись кто куда, спасаясь от заражения.
Четверг
Взрыв был виден в радиусе больше ста километров, Шарль-Жан говорит, что это беспрецедентная катастрофа. Мы уходим немедленно. Надеюсь, что Он сумеет найти дорогу и что оставленные для Него сообщения достаточно ясны.
Когда я отложил тетрадь, голова у меня шла кругом; оставленные для Него сообщения, надеюсь, Он сумеет найти дорогу, – с одной стороны, было яснее ясного, что я не сбился с пути, что меня направляли, вели к четкой цели бесчисленные магические знаки, а с другой – скорее всего, я был облучен, унылый пейзаж, странный цвет неба и даже терзавшие меня отвратительные галлюцинации, к несчастью, объяснялись смертоносным воздействием радиоактивного облака.
Я поспешно скинул одежду и бросился к большому зеркалу, чтобы осмотреть свое тело: похоже, никаких язв, никаких симптомов близкого рака у меня пока не было; из рамки на меня глядела фотография мужчины, до сих пор я не обращал на нее внимания, и теперь у меня снова был шок, я обнаружил, что это тот самый человек, которого я видел в Бютт-Шомон с оленем, а потом в Дефанс, когда он совершал пробежку, – несмотря на другую стрижку и усы, я был уверен, что это он.
По крайней мере практически уверен: сходство было не только с ним, фотография, казалось, насмехалась надо мной, колебалась, зыбилась, лицо на ней превращалось в другие лица, передо мною был одновременно и один из двух Дюпонов, и персонажи из разных фильмов, и мой мясник из девятнадцатого округа – мясник, кровь и смерть, на голове у него росли свинячьи уши, на ободке подстаканника стала проступать багровая жидкость, и вновь послышался не оставлявший меня голос, тотемы, тотемы, остров Пасхи, у исполинов много потомков; на мониторе компьютера ветвилась бесконечная последовательность имен, я схватил портрет и разбил его о спинку кровати, у меня было такое чувство, будто я попал в фильм ужасов, довольно, сказал я, уже довольно, хватит.