Опасаясь перепутать, государь долго сидел с закрытыми глазами, усмиряя гнев, после чего выбрал все-таки алое и, вернувшись к дочери, накрыл ее бесстыдное тело вместе с безумной головой.
– Вот тебе брачное покрывало! Вот тебе вено! Плачь! И выплачь свои бессовестные глаза! Или я тебя сам ослеплю!
Обава же отбросила скрипучую душную ткань, потянулась к нему руками.
– Не губи меня! И себя!.. Ты пропадешь в каменной веже! А я под этим покровом!
Ураган стремительно покинул женскую половину дворца, унося за собой злую, скребущую обиду и неведомый прежде страх перед запретной прелестью дочери.
И этот страх остановил его перед желанием исполнить закон Тарги и покарать дочь темной карой, полагавшейся по обычаю за кровосмешение либо его попытку, – ослепить, выколов глаза веретеном.
Пожалуй, он сотворил бы это, но тогда пришлось бы и самому лишиться глаз, позревших на обнаженное тело дочери.
* * *
А Обава, отвергнутая и тем униженная, сняла короткий сарский меч, висящий в изголовье ложа для творения вена, приподняла тяжелую левую персь, приставила острие к сердцу и ударила бы, но в тот миг очаг полыхнул белым искристым пламенем.
– Не смей, сестра, – был ей голос, который она знала с младенчества как голос матери. – Это мое испытание.
Она с сожалением отвела меч от груди.
– Кому же это испытание? – спросила исступленно, зная, что не будет ответа. – Мне?
– Отцу твоему, – однако же услышала Обава. – Мне любо было узнать, готов ли он во имя продления владычества своего рода нарушить законы Тарги и смешать кровь. Ураган достойно выдержал мое искушение.
– Услышь мое горе, Хара! – воскликнула она. – Искушая Урагана, ты обездолила меня! Каково быть отвергнутой?! А если б он в порыве ярости ослепил меня?
– Кого по року ждут дела великие, – глас богини небесного огня был неумолим, – велики и испытания, сестра. И это лишь начало.
– Что же мне делать? – горестно возмутилась дева. – Любовь томится в моем сердце... Она жжет мне грудь!
– Твою жертвенность я испытала. Теперь познай тоску и страдания.
Сдерживая слезы, Обава сдерживала рвущиеся из уст слова, ибо хотелось спросить, каков путь ей уготовлен и к чему такое испытание.
Едва смирила страсть, дабы не вызвать гнева, к тому же вспомнила, что боги никогда не открывали своих промыслов, дабы не искушать людей грядущим.
– Благодарю, Хара...
Это было тайное имя Тарбиты, позволяющее призывать ее в любой день и час и быть услышанной.
– Роковой срок тебе – девять месяцев. Пусть охладеет твоя любовь к отцу.
И тут Обава не сдержалась, забывшись от горя.
– Зачем же такое искушение? – воскликнула она. – Зачем ты в одночасье зажгла любовь, а теперь требуешь, чтоб погасила ее и остудила сердце?