– Зачем же ты таких срамных невест себе взял? – спросил государь. – Какого племени? Да девы ли они?
– Отчего же срамные? – вдруг рассердился воевода. – Нам, мертвым, они впору. Только на Обаву твою не похожи, как ты хотел. Эх, государь, верно, ослеп ты и красы не позрел!
А беловолосые рапейки тянут к нему руки и зовут:
– Ко мне иди, государь! Меня возьми!
– Я достойна! Возьми меня!
Ярый муж все сердится и торопит:
– Выбирай скорее! Зайдет солнце – девы уснут! Нам ничего не достанется.
– На твою волю полагаюсь, – сказал будто бы Ураган. – Которую дашь, ту и оглашу.
– Добро! – Воевода подвел к нему деву под алым покровом. – Вот тебе невеста.
Государь поднял покрывало, а под ним Обава!
– Это же дочь моя! Да как ты посмел?..
– Тогда вот эту возьми! Она тебе будет по совести.
Выхватил из кибитки и дает ему на руки еще одну деву, только теперь, как и полагается, под синим покровом, сквозь который просвечивается дивный лик. Ураган взял ее, прижал к груди и понес к своей лошади. А дева такая теплая, ласковая и притягательная, что забилось государево сердце – умчать бы скорее в свою вежу и вено сотворить! Только почему-то он не в седло ее посадил, а стал поперек укладывать. Она же вырвалась и говорит:
– Ты зачем кладешь меня, как пленницу? Я тебе невеста!
Ураган сорвал с нее покров и содрогнулся от омерзения – утлая, древняя старуха с темным, сморщенным лицом! Огляделся, а рядом ни Важдая, ни обоза с рапейками...
– Не нужна мне старуха!
– Я не старуха – ягиня! Неужто не помнишь? Дочь Обаву мне в учение отдавал!
– И ягиня мне не нужна!
– Теперь уж делать нечего! – засмеялась она беззубо. – Коли выбрал, вези в свой шатер!
А он не бросил ее, не ускакал прочь, ибо даже во сне помнил, что по закону Тарги, даже плененного, порабощенного супостата нельзя ни убить, если больше не нужен или состарился, ни продать, ни прогнать, а кормить и содержать, пока сам не умрет.
В последний миг сна Ураган увидел эту ягиню совсем близко и ознобился с ног до головы – настолько отвратительный вид был у старухи.
И в тот же миг проснулся с радостью, вскочил на ноги, узрел рассветную туманную степь, свою встревоженную кобылку, зрящую куда-то вдаль, и вместе с холодным парным воздухом вдохнул в себя сущность привычного, явного мира.
Однако в тот же миг понял, что сон был вещим, ибо мерзостный образ ягини перекочевал из сновидения и, бесплотный, висел теперь перед взором, как всякое лихо...