Девушки сидели притихшие и несколько обескураженные. Я невыносимо страдал от жары. Жбанков пребывал на вершине блаженства.
Мне все это стало надоедать. Алкоголь постепенно испарился. Я заметил, что Эви поглядывает на меня.
Не то с испугом, не то с уважением. Жбанков что-то горячо шептал Белле Константиновне.
— Давно в газете? — спрашиваю.
— Давно, — сказала Эви, — четыре месяца.
— Нравится?
— Да, очень нравится.
— А раньше?
— Что?
— Где ты до этого работала?
— Я не работала. Училась в школе.
У нее был детский рот и пушистая челка. Высказывалась она поспешно, добросовестно, слегка задыхаясь. Говорила с шершавым эстонским акцентом. Иногда чуть коверкала русские слова.
— Чего тебя в газету потянуло?
— А что?
— Много врать приходится.
— Нет. Я делаю корректуру. Сама еще не пишу. Писала статью, говорят — нехорошо…
— О чем?
— О сексе.
— О чем?!
— О сексе. Это важная тема. Надо специальные журналы и книги. Люди все равно делают секс, только много неправильное…
— А ты знаешь, как правильно?
— Да. Я ходила замуж.
— Где же твой муж?
— Утонул. Выпил коньяк и утонул. Он изучался в Тарту по химии.
— Прости, — говорю.
— Я читала много твои статьи. Очень много смешное. И очень часто многоточки… Сплошные многоточки… Я бы хотела работать в Таллинне. Здесь очень маленькая газета…
— Это еще впереди.
— Я знаю, что ты сказал про газету. Многие пишут не то самое, что есть. Я так не люблю.
— А что ты любишь?
— Я люблю стихи, люблю битлз… Сказать, что еще?
— Скажи.
— Я немного люблю тебя.
Мне показалось, что я ослышался. Чересчур это было неожиданно. Вот уж не думал, что меня так легко смутить…
— Ты очень красивый!
— В каком смысле?
— Ты — копия Омар Шариф.
— Кто такой Омар Шариф?
— О, Шариф! Это — прима!..
Жбанков неожиданно встал. Потянул на себя дверь. Неуклюже и стремительно ринулся по цементной лестнице к воде. На секунду замер, Взмахнул руками. Произвел звериный, неприличный вопль и рухнул…
Поднялся фонтан муаровых брызг. Со дна потревоженной реки всплыли какие-то банки, коряги и мусор.
Секунды три его не было видно. Затем вынырнула черная непутевая голова с безумными, как у месячного щенка, глазами. Жбанков, шатаясь, выбрался на берег. Его худые чресла были скульптурно облеплены длинными армейскими трусами.
Дважды обежав вокруг коттеджа с песней «Любо, братцы, любо!», Жбанков уселся на полку и закурил.
— Ну как? — спросила Белла.
— Нормально, — ответил фотограф, гулко хлопнув себя резинкой по животу.
— А вы? — спросила Белла, обращаясь ко мне.
— Предпочитаю душ.
В соседнем помещении имелась душевая кабина. Я умылся и стал одеваться.