Между женихом и старухой завязался чинный и неторопливый разговор. Коля Платт выжидал, стараясь произвести впечатление, а старуха важничала и держала тон.
Наконец Коля Платт покрутил завязочку халата и приступил к делу:
– Лизавета Артемьевна, Лидинька вам говорила, должно быть, – он начал уверенно, но тут сбился, – про… о наших отношениях… чтобы пожениться…
Старуха задвигалась, ей вдруг стало неудобно, слежалась подушка, сбилось одеяло. Коля Платт помог ей как умел.
– Да уж какие секреты, чай весь город видит, куда дело пошло. Не мне с вами жить – Лидиньке… Я дочери не помеха…
Коля сказал, возвысив голос, чтобы слышали другие больные:
– Мне двадцать четыре года, а квалификация – восьмой разряд. Меньше шестисот в месяц не зарабатываю. А для Лидиньки… я ничего не пожалею, – добавил он тише, от души.
– Ну что ж, – тоже возвысила голос старуха, – совет да любовь… выйду из больницы – свадьбу закатим, ну и живите, любитесь. И я, старуха, на вас глядя, порадуюсь.
Коля Платт хотел что-то сказать, но старуха не дала ему говорить.
– Только условие вам поставлю: хотите женитесь, хотите нет, – а вот вам мое слово: жить у меня. Лидку из дому не пущу. Я человек пожилой, мне тоже к старости забота нужна, да и Лидка сама от меня не пойдет – не так воспитана.
– Лизавета Артемьевна…
– Да погоди ты, не торопись, чай время есть, ваши разговоры впереди, послушай меня, покуда я жива…
Она сбилась с солидного наигранного тона и уже не могла вернуться к нему.
– Дом мой – заведенный, не один год сколачивался. Чего нужно – все есть, и Лидка у меня одета, обута, простыней дюжина да наволочек с прошвами дюжина непочатых, одних сорочек шестнадцать штук с кружевами, и плиссе, и аплике, и ажур, и как там еще – даже не упомню. Серебра двенадцать кувертов, и не то что теперешнее – тяжелое серебро, рука чувствует…
– Лизавета Артемьевна, да разве мне приданое…
– Помолчи, ну! – прикрикнула старуха. – Еще бы ты приданое хотел. Моя Лидинька и без того хороша, косой прикроется – всякий залюбуется. А только не хочу я, чтобы все мое добро полетело во все стороны, – второй раз не соберешь… Я помру – Лидке все останется. Пускай при вещах и живет и хозяйствует – домовитость-то нынче поискать надо, а я Лидку с детства учила – уважай вещь, береги. Деньги-то что! Сегодня есть, завтра – нету. А вещь – всегда вещь.
Она устала от длинной речи и упала на подушки, маленькая, беспомощная, лишенная всех сил, кроме силы своего убеждения.
– Лизавета Артемьевна, – заговорил Коля, пользуясь передышкой в ее речи, – я бы с радостью, и Лидинька тоже…