– Впрочем, нас это не касается, – зевнув, сказал Риччо.
– Это почему же? – возразил Чезаре.
– Потому что Италия заявила о своем нейтралитете, – ответил Риччо с апломбом начитавшегося газет человека.
– Ну да, – хмыкнул Чезаре, – как будто, сказав сегодня «нет», правительство завтра не скажет «да».
Он вспомнил шумные группы интервенционистов, которые что ни день устраивали демонстрации на улицах Милана, их призывы к войне, бешеную агитацию за участие в ней, которую вели многие газеты, и подумал, что войны, пожалуй, не избежать. Их было много, этих размахивающих флагами и выкрикивающих бессмысленные слова фанатиков всякого рода: максималистов, реформистов, социалистов, гарибальдийцев и прочих радикалов, и они, возможно, еще добьются своего.
– Но, Джижда, пошла! – Риччо стегнул лошадь, которая замедлила шаг, и причмокнул губами. – А она очень любезна, эта Матильда, что дает нам повозку и лошадь. Матильдой звали хозяйку прачечной.
– Да, – односложно ответил Чезаре.
Он живо помнил тепло ее тела, ее запах, ее поцелуи, и всякий раз при мысли о ней острое желание вспыхивало в нем как пожар.
– Едва ли он дала бы повозку кому-то другому, – с лукавой улыбкой сказал Риччо. Он ждал, как друг прореагирует на его слова, но Чезаре и бровью не повел.
– Возможно, – лаконично ответил он, обманув любопытство друга.
Легкие облака расплывались по ночному небу, заволакивая звезды, несколько бабочек порхали вокруг дорожного фонаря. Двойной ряд тополей бежал им навстречу, цокот копыт нарушал тишину. Вдали послышался свисток поезда, в ответ залаяла собака.
– Хочешь перекусить чего-нибудь? – спросил Риччо, стараясь поддержать разговор.
– Нет, – ответил Чезаре, у которого не было желания разговаривать.
– А все-таки хорошо мы сделали, что взялись за коммерцию, – заметил Риччо, которому ужасно нравилась эта его затея.
– Для начала да, – откликнулся Чезаре. Он охотней бы помолчал, занятый, как обычно, своими мыслями.
Но вино и остерии были коньком Риччо. Когда его спрашивали, кем он собирается стать, он отвечал: «Трактирщиком». Намерение это лишь окрепло, когда он увлекся Мирандой, отец которой владел остерией, где Риччо пропадал теперь от зари до зари. Эта остерия, пришедшая в последнее время в упадок, не была, впрочем, пределом его желаний, он мечтал о «заведении», первоклассном, роскошно отделанном, где Миранда, хорошо одетая и завитая, восседала бы за кассой, принимая деньги у состоятельных посетителей.
– Теперь, когда мы начинаем понемногу становиться на ноги, – сказал он, – война нам ни к чему.
– Не забивай себе голову. – Чезаре, казалось, вот-вот заснет.