– Я пришел просто повидаться с тобой, – объяснил он. Старая хиромантка подняла свои тусклые, почти слепые глаза, в то время как кончики ее худых темных пальцев слегка касались разложенных карт.
– А я все равно вижу твою судьбу, ведь ты из тех, кто не ждет наступления завтра, а действует уже сегодня. Ты знаешь, что жизнь проходит, как река, над которой мы не властны, и, едва родившись, мы начинаем умирать.
– Что мне делать? – спросил он серьезно.
– Ты станешь пиратом или владыкой Борнео в доме твоем, ибо сумеешь различить две вещи, разные в своей похожести. Ты сможешь разглядеть зло за видимостью добра и добро там, где является зло. Но сначала… Сначала ты пойдешь на войну.
Тогда-то она и сказала Чезаре эти слова, которые так явственно запомнились ему: «Вижу ружье в твоем будущем. Вижу, что ты несешь его, хотя и не хочешь этого. Но оно принесет тебе удачу».
Из дальнего конца траншеи, где солдаты справляли свою нужду, несло дерьмом и мочой. Было холодно, сыро и грязно. Портянки отсырели на ногах, обмотки рвались на куски, шинель была испачкана и пропитана водой.
– Миланец, одолжи сигарету, – попросил у Чезаре парень, приткнувшийся к грязной стене окопа. Вся левая сторона лица у него была перевязана окровавленным бинтом: несколько дней назад во время ночной атаки ему вырвало глаз колючей проволокой.
– Держи половину, – ответил Чезаре, ломая сигарету надвое.
– Спасибо, друг, – сказал раненый. Этот парень был из Бергамо. Он страшно тосковал по дому и уже истрепал фотографию жены и детей, бесконечно показывая ее сослуживцам.
– А наши офицеры ничего, кроме тосканских сигар, не курят. Ну ладно, еще немного поторчим здесь, и они будут курить только свое дерьмо.
Время от времени вдали бухала пушка. Дробной россыпью трещали винтовочные выстрелы. Стреляли не прицельно, а со страху по всему: по колеблющейся ветке, по шуршащему по траве клочку бумаги, по привидевшемуся за кустом силуэту.
Когда начали призывать «парней 99-го», чтобы восполнить страшные потери после бойни у Капоретто,[6] Чезаре не сделал ничего, чтобы остаться дома, хотя мог бы как сирота, имеющий на иждивении сестру и трех младших, получить от призыва отсрочку. После ускоренной месячной подготовки вместе со своим батальоном он был сразу же брошен на фронт.
– Думаешь, нам удастся выбраться из этой клоаки? – спросил парень из Бергамо, жадно посасывая то, что осталось от половинки сигареты.
– Это ты меня спрашиваешь? – пожал плечами Чезаре. Ему не хотелось отвлекаться от своих мыслей.
– У тебя вид человека, которому известно что-то такое, что не дано знать другим, – с уважением сказал тот.