– Не спешите, мой друг, – небрежно бросил Лещинский. – Моя песенка еще не спета.
– Я не сомневаюсь, вы ее споете в суде, только тогда она будет называться лебединой, – скривил губы следователь. – На сегодня у меня все.
Дубровская заскочила в суд, когда рассмотрение дела по иску гражданина Вихляева было в самом разгаре. Тараскин, представитель истца, вел допрос свидетелей и время от времени поглядывал на последний ряд, где сидела его наставница. Конечно, Елизавета выполняла не только свой общественный долг, но также имела к своему подопечному личный интерес. Вернее, ей очень хотелось обсудить с ним события сегодняшнего дня и услышать хоть что-нибудь ободряющее. К сожалению, супруг Елизаветы в последнее время относился к ее любимой работе так, как ревнивые мужья обычно относятся к сопернику…
Дело наконец закончилось, и немногочисленная публика потянулась к выходу, делясь впечатлениями от процесса.
– Ну, как? – самодовольно спросил Тараскин, должно быть, ожидая похвалы. Но Дубровской, чьи дела шли наперекосяк, было невмоготу раздавать комплименты. Елизавета напустила на себя глубокомысленный вид. Если бы у нее были очки, она непременно поправила бы их на переносице. Но любимый предмет всех учителей и репетиторов у нее заменяла тетрадка. Лиза сверилась с записями и снисходительно произнесла:
– В целом неплохо. Но тебе нужно работать над речью.
– Разве? – удивился Тараскин. – А что я такого сказал?
– Вот только несколько выдержек из твоего судебного допроса. Итак, «сколько лет вашему десятилетнему сыну?» Ну, как?
– Неужели я такое мог ляпнуть? – поразился Тараскин.
– Идем дальше. «Как далеко друг от друга были машины в момент столкновения?» Столкновения, понимаешь!
– Ошибочка вышла. Надеюсь, это все?
Елизавета недобро улыбнулась.
– Под занавес я пущу твой маленький диалог со свидетелем. «Она сказала, что у нее трое детей?» – «Верно». – «Сколько среди них мальчиков?» – «Ни одного». – «А девочек?»
– По-моему, вы придираетесь, Елизавета Германовна, – надул губы Тараскин. – Вам кто-то испортил настроение, и вы теперь спешите поделиться отрицательными эмоциями со мной.
Дубровская вяло кивнула.
– Так и есть, Тараскин. Извини, хотя за тебя я ничего не придумала. Тебе действительно надо работать над речью. Но все не так страшно, понимаешь? Я когда-то просила вызвать для допроса свидетеля Калашникова, поскольку думала, что автомат принадлежит ему. Публика в зале просто рыдала от смеха.
Тараскин даже не улыбнулся.
– Но что случилось? – Ему странно было видеть обычно энергичную и языкастую Елизавету вялой и безынициативной. – Дайте, я отгадаю… Вы рассказали Лещинскому о провале его очередной идеи, и он страшно обозлился. Я прав?