Но он богат. Ему легка работа.
Хотите знать один секрет?
— Есть что-то неизлечимо нищее во мне.
Его я научила колдовству —
во мне была такая откровенность —
он разом обратит любую ценность
в круг на воде, в зверька или траву.
Я докажу вам! Дайте мне кольцо.
Спасём звезду из тесноты колечка! —
Она кольца мне не дала, конечно,
в недоуменье отстранив лицо.
— И, знаете, ещё одна деталь —
меня влечёт подохнуть под забором.
(Язык мой так и воспалялся вздором.
О, это Дождь твердил мне свой диктант.)
Всё, Дождь, тебе припомнится потом!
Другая гостья, голосом глубоким,
осведомилась:
— Одарённых богом
кто одаряет? И каким путём?
Как погремушкой, мной гремел озноб:
— Приходит бог, преласков и превесел,
немножко старомоден, как профессор,
и милостью ваш осеняет лоб.
А далее — летите вверх и вниз,
в кровь разбивая локти и коленки
о снег, о воздух, об углы Кваренги,
о простыни гостиниц и больниц.
Василия Блаженного, в зубцах,
тот острый купол помните?
Представьте —
всей кожей об него!
— Да вы присядьте! —
она меня одёрнула в сердцах.
Тем временем, для радости гостей,
творилось что-то новое, родное:
в гостиную впускали кружевное,
серебряное облако детей.
Хозяюшка, прости меня, я зла!
Я всё лгала, я поступала дурно!
В тебе, как на губах у стеклодува,
явился выдох чистого стекла.
Душой твоей насыщенный сосуд,
дитя твоё, отлитое так нежно!
Как точен контур, обводящий нечто!
О том не знала я, не обессудь.
Хозяюшка, звериный гений твой
в отчаянье вселенном и всенощном
над детищем твоим, о, над сыночком
великой поникает головой.
Дождь мои губы звал к её руке.
Я плакала:
— Прости меня! Прости же!
Глаза твои премудры и пречисты!
Тут хор детей возник невдалеке:
— Ах, так сложилось время —
смешинка нам важна!
У одного еврея —
xе-xе! — была жена.
Его жена корпела
над тягостным трудом,
чтоб выросла копейка
величиною с дом.
О, капелька металла,
созревшая, как плод!
Ты солнышком вставала,
украсив небосвод.
Всё это только шутка,
наш номер, наш привет.
Нас весело и жутко
растит двадцатый век.
Мы маленькие дети,
но мы растём во сне,
как маленькие деньги,
окрепшие в казне.
В лопатках — холод милый
и острия двух крыл.
Нам кожу алюминий,
как изморозь, покрыл.
Чтоб было жить не скучно,
нас трогает порой
искусствочко, искусство,
ребёночек чужой.
Дождливость есть оплошность
пустых небес. Ура!
О пошлость, ты не подлость,
ты лишь уют ума.
От боли и от гнева
ты нас спасёшь потом.
Целуем, королева,
твой бархатный подол!
Лень, как болезнь, во мне смыкала круг.
Моё плечо вело чужую руку.
Я, как птенца, в ладони грела рюмку.
Попискивал её открытый клюв.
Хозяюшка, вы ощущали грусть,
над мальчиком, заснувшим спозаранку,