Опасное наваждение (Питерс) - страница 4

К счастью, дедушка оказался добрым и щедрым человеком, который все еще горевал по своей покойной дочери. Он беспрестанно баловал меня, и это вызывало сильное недовольство других внуков. Дед любил лошадей и знал о них так же много, как и Любов. Он никогда не пытался переделать меня в горгио, не заставлял мыться или есть вилкой, позволял носить яркие цыганские юбки и шарфы. И даже когда я зашвырнула учебники в печь и сказала, что там от них больше пользы, он только засмеялся и ответил, что если я хочу быть неграмотной, то он не станет возражать, лишь бы я оставалась с ним. Впрочем, именно от него я научилась говорить по-французски, так как в те времена большинство русских дворян прекрасно говорили на этом языке. Некоторые из них даже толком не знали своего родного языка.

Прошло лето, и в сентябре того же года дедушка умер от сердечного приступа. Его сын, мой дядя Алексей, поклялся умирающему отцу, что будет заботиться обо мне и возьмет меня на зиму в Москву вместе со своей семьей.

Вообще-то мне нравилось жить с дедушкой. Я оставалась цыганкой, а он, казалось, принял мои странные привычки и даже гордился ими. Но я ненавидела его сына: Алексей был настоящим похотливым животным, с непомерным аппетитом к роскоши. Он сразу запустил руки в наследство отца и за несколько месяцев промотал его начисто. Он играл в карты и часто проигрывал, а проигрывая, становился почти невменяемым и выплескивал свою ярость на семью и слуг. И на меня. Меня он просто презирал. Ему был ненавистен мой вид и даже запах. Он ненавидел меня за внимание, которое его отец оказывал мне – дочери его сестры, опозорившей семью, сбежав с «грязным» цыганом.

Я отвечала ему взаимностью. Я ненавидела их всех: его глупую жену, пухлых детей с поросячьими лицами, трусливых, запуганных слуг. Но Алексей благодаря своей жестокости занимал особое место в моем черном списке.

Я пыталась сбежать от него еще до отъезда в Москву, но он следил за мной, и все сорвалось. Естественно было бы предположить, что Алексей с радостью ухватится за возможность никогда в жизни больше меня не видеть, но нет! Казалось, ему доставляло извращенное удовольствие навязывать мне свою волю и бить меня, когда я протестовала.

Его жена была ничем не лучше. Она считала меня язычницей и говорила, что христианский долг повелевает ей приложить все силы, чтобы это цыганское отродье обратилось в истинную веру. Мне приходилось выносить мытье каждую неделю, кроме того, она заставляла меня носить темные уродливые платья, плохо сшитые и к тому же поношенные. Я изрезала их ножницами, и меня за это избили. Она попыталась заставить меня носить в доме туфли. Я отказалась, и меня снова избили. Она даже попыталась обрезать мои волосы! Каждый цыган знает, что не видать счастья женщине, которая обрежет волосы, и я так им и сказала. Я боролась, как тигрица, и в конце концов отстояла свои косы, но меня все равно избили.