– Что тебе надо, цыганка? – грубо спросил человек в окошке. – Убирайся отсюда. Здесь не разрешается просить милостыню.
– Я хочу попасть на судно, которое сегодня вечером отплывает во Францию. Сколько это стоит?
– Самые дешевые места в каюте – тридцать рублей. В трюме – двадцать два.
– Мне не нужны постель или крыша над головой, – нетерпеливо сказала я. – Я посплю и на палубе. Сколько?
– Двадцать рублей, – холодно ответил он.
– Ты вор и бандит! Содрать с бедной сиротки двадцать рублей за кусок палубы! Ба! Я лучше пешком пойду в Париж. Как насчет десяти рублей?
– Пятнадцать, – сказал мужчина, – и ни рублем меньше.
– Десять, – упрямо повторила я. – Мне еще надо купить еды. А я бы отдала тебе десять рублей прямо сейчас.
Мы долго торговались и сошлись на тринадцати рублях. Это означало, что мне надо где-то раздобыть три рубля и еще деньги на еду. Я сказала, что вернусь через час с тринадцатью рублями, и, если он продаст мое место кому-то еще, я вырежу у него сердце ножом, который все время ношу под юбками. Он струхнул, действительно поверив, что я не расстаюсь с оружием.
Я пошла к пристани посмотреть на корабль. Мой корабль. Я увидела Сета, стоящего у поручней, и весело помахала ему. Он кое-как улыбнулся в ответ. Этот дурак думает, что мы навсегда расстанемся, как только начнется прилив. Ничего, скоро он убедится в обратном!
Я выбрала место так, чтобы меня было слышно на корабле. Хорошее местечко, закрытое от пронизывающего ветра, и вместе с тем очень оживленное. Люди так и сновали здесь взад-вперед. Я села около стены и приготовилась: вывернула ногу, сделав вид, что я хромая, провела руками по земле, а потом по лицу. Готово! Но нет, красные сапожки слишком чистые, слишком богато выглядят. Я сняла их и спрятала в узел. Подобрав валявшуюся на земле грязную тряпку, я быстро намотала ее на «хромую» ногу.
– Пожалуйста, подайте, кто сколько может. Сударыня, подайте мне, я не ела неделю. Помогите, чем можете.
Подавали мне хорошо, но все же недостаточно: за десять минут я собрала пятнадцать копеек, однако до столь необходимых мне трех рублей было еще далеко.
Опытной рукой я придала узлу вид запеленатого ребенка. Живой младенец, конечно, был бы лучше, но, если «этот» будет молчать, как мертвый, тоже ничего. Я снова запричитала и тут же почувствовала разницу: хромая девочка – очень жалкое зрелище, но хромая девочка с младенцем, который настолько голоден, что не может кричать, – это по-настоящему берет за душу. Я прятала деньги, как только они падали на землю, – глупо показывать, что у тебя их и так уже немало. Провожая взглядом каждую монетку, я считала в уме: шестьдесят, восемьдесят, сто! Осталось еще два рубля. О, как замечательно, мне попался мужчина с нечистой совестью – остался один рубль!