После короткого молчания глашатай выкрикнул:
— Король, наш господин, ВСЕ ЕЩЕ ЖИВ!
Голос у него сорвался, и он отчаянно закашлялся. Болдуин по-прежнему неподвижно сидел на лошади. Раймон посматривал то на него, то на тех двоих, что жались друг к другу на аскалонской стене — точно воробьи на крыше, подумалось Раймону, и он криво усмехнулся. Все эти дети были слабы. Самый сильный из них скоро сойдет в могилу.
— Брат! — снова закричала Сибилла. — Мы любим вас! Верьте нам!
— Король велит открыть ворота.
— Нет! — сказал Ги.
И, забрав Сибиллу, ушел со стены.
Более получаса стояла тревожная тишина. Лузиньян хмуро сидел в стороне, с трудом выдерживая на себе взгляды воинов аскалонского гарнизона и собственной стражи: никто из них не решился бы сражаться против людей короля. Поднять руку на помазанника Божьего, на Иерусалимского короля, на полководца, перед которым всегда отступали сарацины — как бы сильно ни был он болен, — на такое не решился бы ни один.
И сам Ги никогда не посмел бы отдать такой приказ. Сейчас он полностью предавался на добрую волю короля. Если Болдуин ударит в ворота тараном, Аскалон падет, не выпустив ни единой стрелы. И тогда король повесит Ги, с мечом на бедре и шпорами на пятках, как поступают с предателями знатного рода.
Наконец страшные минуты истекли, под стенами послышался шум, лошадиное ржание. Сибилла, не дожидаясь, пока муж соберется с силами, выбежала на стену. Ветер обрадованно подхватил ее волосы и одежду и рванул.
— Он уходит! — воскликнула женщина. — Боже, благодарю тебя, они уходят!
Король медленно ехал впереди своего небольшого отряда. Телега, как верная собачка, тянулась за ним следом, и на ее краю сидел, свесив ноги, брат Ренье.
Граф Раймон отходил от Аскалона последним. Несколько раз он останавливался и оборачивался, но затем скрылся за горизонтом и он.
* * *
В начале ноября 1183 года Саладин набросился на Крак и захватил предместье. Почти одновременно с Саладином на Крак навалился приказ Болдуина: немедленно обвенчать Изабеллу с Онфруа Торонским! Браку сему следует послужить препятствием для Сибиллы — которая не должна, не должна, никогда не должна посягать на Иерусалимский трон!
Онфруа вернулся из сражения и едва успел с помощью оруженосцев избавиться от шлема и латных перчаток, когда ему доставили королевский приказ.
Чумазый, исхлестанный дождем, страдающий от едкого пота, Онфруа едва понимал, о чем говорит ему гонец.
— Я прорвался сюда, рискуя получить стрелу в спину, — сообщил он с равнодушным видом.
Гонец почему-то сразу не понравился молодому барону. Серые глаза Онфруа упорно уходили от тусклого взгляда посланника.