– Когда некий предприниматель получает крупную сумму из чеченского банка, это наводит на определенные размышления. – В голосе следователя зазвенела та особенная патетическая суровость, которая заставляет морщиться каждого человека, сколько-нибудь чуткого к фальши. Александр поморщился. – Да, гражданин Ломоносов, и напрасно вы выражаете недовольство! Даже не на размышления это наводит, а на определенные подозрения. Что такое терроризм, вы, надеюсь, знаете?
– Знаю. – Александр придал лицу каменное выражение. – Только не понимаю, при чем здесь я со своими кораблями.
– Корабли здесь в самом деле ни при чем. Хотя… Неизвестно еще, что вы на них перевозите!
– По Баренцеву морю в Чечню?
Александр все-таки не сумел сдержать усмешку.
– Хватит, Ломоносов! – Следователь коротко прихлопнул ладонью по столу. – Вот здесь распишитесь.
– В чем расписаться?
Александр заглянул в листок, который следователь пустил к нему по гладкому столу.
– В том, что вы ознакомлены с причинами вашего задержания.
– Как-кого задержания?!
Александра взяла такая оторопь, что даже горло перехватило. Чего угодно он ожидал, только не этого! И когда его выводили из кабинета, и когда сажали в машину с зарешеченным окошком, и когда везли в Матросскую Тишину – он хорошо ориентировался в московских улицах и сразу понял, что его везут именно туда, – все это время он не мог поверить, что это происходит с ним.
Но когда перед машиной медленно открылись ворота тюрьмы, его отношение к случившемуся наконец переменилось. Сознание его словно вошло в нужные пазы, встало на правильное место. В конце концов, только очень молодые, или глупые, или самовлюбленные люди думают, что с ними не может произойти ничего плохого. Время его молодости прошло, глуп он не был, самовлюбленностью не страдал. Поэтому первое изумление прошло у него довольно быстро.
Не изумляться теперь следовало, не жаловаться на свою горькую судьбу, а как можно скорее понять, как из этого дурацкого положения выйти. То есть просто понять, как ему выйти на свободу.
Впрочем, жаловаться кому бы то ни было на судьбу не представлялось возможным. К Александру не пускали никого, кроме адвоката, а тот был человеком толковым и деловым, так что жалоб на судьбу, пожалуй, и не понял бы, даже если бы его подзащитному и пришло в голову таковые высказывать.
Ну да Александру в голову ничего подобного и не приходило. Со всей присущей ему жесткой хваткой он отдавал распоряжения – проверить, выяснить, поговорить… Он был занят в тюрьме немногим меньше, чем на воле, и времени для отвлеченных размышлений у него почти не было.