– В чем еще обвиняет он Лоллию Петину? В том, что она, овдовев, не вышла снова замуж. Но разве «одномужняя» – не лучшее, что мы можем сказать о женщине? Даже и на могильных камнях пишут это в качестве похвалы – увы, все меньше становится таких камней! Далее он обвиняет ее в неестественных пристрастиях к женскому полу, и в том, что она избегает общества женщин! Что-нибудь одно, Евтидем! Что-нибудь одно, Опилл! Как можно проявлять пристрастие к чему-либо, его избегая? Такового еще никому из живущих не удавалось, разве что вам двоим, ибо наибольшее благодеяние, каковое вы могли бы друг другу оказать, это – держаться друг от друга подальше.
Относительно пристрастия Петины к мужчинам Сальвидиен благоразумно предпочел не высказываться. Это было самое уязвимое место в его защите, и он предпочел как можно быстрее перейти к следующей статье.
– Но оставим то, что тревожит грязные мыслишки истца. У нас впереди есть нечто более ужасное и грозное – убийство! Да, почтеннейшие судьи, обвинитель сказал вам правду – собаки Лоллии Петины насмерть загрызли одного человека, а другого едва не покалечили, совершили они это не в мрачном лесу и не в суровых горах, а в предместье Ареты, и вовсе не по недосмотру хозяйки, а по прямому ее наущению, чему есть свидетели. Но отчего же не понес никто наказания за преступление, коего и варвары бы устрашились? Отчего не видим мы здесь того, кто чудом спасся от безжалостных клыков чудовищ? Попомните мои слова, проницательнейшие из судей – когда начнется опрос свидетелей, этого счастливца среди них не окажется. Потому как гнет он сейчас спину за галерным веслом, прикованный к скамье, либо дробит камни, ибо приговорен к вечной каторге за разбойное нападение. И удостоверить сие может префект города Ареты.
Милостивой к рабам и жесткосердной к свободным назвал истец Лоллию Петину. Не лучше бы сказать, что она милостива к слабым, как и подобает разумной госпоже, и жесткосердна против разбойников? Но истцу, как видно, разбойники и грабители больше по нраву. И если бы я был похож на адвоката истца, от чего упасите меня боги – то не преминул бы сплести историйку про то, как сам же Евтидем и нанял разбойников, которые напали на госпожу Петину. Но я не уподоблюсь ни истцу, ни его представителю и не стану внушать вам, благородное собрание, ничего подобного. Не думаю я, чтоб Апроний Евтидем был настолько коварен и изощрен в своих замыслах. Однако и то, что разбойники не достигли цели, более того, один из их за свое злодеяние поплатился жизнью, а другой – свободой, душевно огорчило Апрония Евтидема, ранив его в самое сердце, и он решил самолично довершить то, что разбойникам не удалось – напасть на вдову, и отобрать у нее достояние, завещанное ей покойным супругом. Неужели высокий суд согласен послужить орудием в этом замысле?