Тащило к нависшему каменному козырьку.
Открытым ртом хватал воздух. Хотел вскрикнуть, но кого звать? Да и не смел кричать над бездной, потому что всем телом чувствовал острые выступы скал, мутный сулой, вертящийся внизу, как жернов, тянущий в мутную глубину, в темь ужасной водной пучины, в костлявые руки сердитой тинной бабушки, в сеть, сплетенную бабами-пужанками из морских трав. И креста не положишь, руки цепляются за каждый еле заметный выступ.
Вдруг свистнуло что-то.
Ухватил ремень – шершавый, из нерпичьей кожи с навязанными узлами.
Ободранными в кровь руками натянул ремень, снимая страшную слабину. Вниз не смотрел. Там пучина. Переведя дух, поднял голову.
На краю каменного обрыва сидел мертвец.
Тяжелые камни еще катились вниз, глухо бились о другие камни, перестукивались в смертной игре, а Гришка, закрыв глаза, вцепился двумя руками за крепкий ремень и не мог решить, что лучше: отпустить ремень с навязанными на нем узлами или все-таки карабкаться вверх к мертвецу?
– Кай!
Мертвец не ответил.
Шрам на лбу. Скулы вразлет, правая тоже отмечена синим шрамом. Если мыши и ели, то явных следов не осталось. А смотрел князец так, будто никогда не лежал в снежной выемке, поджав мертвую ногу к животу.
Нехорошо смотрел.
Но ведь не должен убить, если сам бросил ремень.
Гришка в два прыжка достиг каменной площадки, упал на нее. Боясь, коснулся лба Эгканчана – теплый! Сердце ответило несколькими ударами: не мертвец.
Пугаясь, сел рядом.
– Ну, я пришел.
Энканчан не ответил.
Косясь на дикующего, Гришка смотал на локоть ремень, бросил на плоский камень, траурно расцвеченный седыми лишайниками. Сказал, волнуясь:
– Видел тебя зимой. Ты мертвым лежал на склоне. Иней на лбу, мыши щеки объели.
Потрогал руку дикующего: теплая. Ну, совсем живой человек, хоть пляши с ним! Сказал, не веря:
– Искал тебя, Энканчан. Вешал на ондушку знак твоего брата – шкурку рыжего носатого зверя шахалэ.
Энканчан не ответил.
Глаза пустые. Сам жив, но глаза пустые.
– Ты не молчи, – потребовал Гришка, как прежде. – Ты живой. Ты говори, Энканчан. Я – Гришка Лоскут. Поднимал тебя на ноги в уединенном зимовье, обмывал раны. А сегодня ночью на обрыве горели костры. Мы видели. Это так? Ты ответь. Это ты привел родимцев? Или это твой брат пришел?
Энканчан не ответил. Глаза пусты, но ведь бросил ремень!
– Не надо молчать, – требовал Гришка. – Если не можешь говорить по какой причине, не можешь ответить словами, просто кивай. Ты ведь Кивающий, вот и кивай мне. Зимой видел в снегу. Ты сильно замерз. А потом Семейка отпустил твоего брата Чекчоя. Знаешь, наверное?