Неприятное чувство не покидало Марину даже тогда, когда Алиса будто снова стала прежней. Мимолетом она обмолвилась, что рассталась с Кириллом, и тогда всю нервозность подруги Марина списала на это обстоятельство. А потом – смерть матери и, как факт, именно это сблизило их еще больше, чем раньше. Все вошло в привычное русло: долгие разговоры по вечерам. Появление очередной жертвы Лялькиной красоты обсуждалось с иронией и какой-то долей упоения. Алиса легко переходила от одного романа к другому, сохраняя трезвый ум и холодное сердце. Это было новое в ее поведении. Тогда-то Марина и поняла, что раскованность и легкость в бесконечном водовороте мимолетных страстей – бегство подруги от себя, от своей внутренней пустоты. Она возникла еще в пору встреч Алисы с Кириллом – Марина безошибочно определила это. Конечно, у них произошло то, что на какое-то время сломало Ляльку, превратило ее в мятущуюся, мстящую за свою поруганную надежду и душу. Марина не стала распространяться о том, до чего додумалась, наблюдая за подругой. Не стала задавать лишних вопросов. Она просто как всегда боготворила ее, считала символом красоты и счастья и была готова разделить с нею любые неприятности, которых не избежать в этой сложной жизни.
Марина училась, работала, а ее личная жизнь была похожа на ровную, блестящую гладь глубокого, холодного озера. Этой застывшей поверхности не касались дуновения даже легкого ветерка. Девушка была застенчива и не уверена в себе. В училище рядом с нею занимались в основном девчонки, а три самоуверенных юноши, попавших в этот женский коллектив, вели себя нагло и не вызывали в Марине каких-либо эмоций, кроме брезгливости. Особенно один из них был ей неприятен: Тимур. Невысокий, коренастый, смуглый, черноволосый, черноглазый – он за полгода учебы не обмолвился с нею ни единым словом. Если два его товарища время от времени отпускали непристойные шуточки в адрес практически каждой девчонки, и ее в том числе, то Тимур хранил олимпийское спокойствие и непроницаемую маску на лице. Словно считал ниже своего достоинства говорить с такой серой мышкой, как она. Он только многозначительно поднимал густые брови и пронзал девушку тяжелым взглядом. Марине в этот момент всегда хотелось убежать или провалиться сквозь землю. У нее холодели руки, и язык становился деревянным, неподвижным. Пока друзья Тимура отвешивали в ее адрес свои дежурные шуточки, она бледнела не от их слов, а от впивающейся в нее черноты глаз Тимура. Его лицо можно было назвать привлекательным, если бы не множество глубоких рытвин – следы буйства гормонов в юном организме – и неприятный жирный блеск. Резкий запах его одеколона вызывал у Марины желание зажать нос и пробежать мимо, а парень, как нарочно, стал подсаживаться к ней на занятиях.