Калитка закрылась. Загудел двигатель «уазика», заскрежетала разболтанная коробка передач. Ваха уехал. Сестры вернулись в дом, а мать семейства почему-то задержалась на веранде, окружающей дом с трех сторон. Стояла, смотрела на пленника и раз за разом вытирала руки о не слишком чистый фартук. Сколько помнил ее Анатолий, она постоянно руки вытирала, словно они у нее отчего-то сами собой бесконечно мокли. То вытирала о фартук, то держала в руках какую-то тряпку и опять вытирала, теперь о тряпку, а несколько раз видел, как она просто вытирает ладони о платье, потому что под руками ничего подходящего не нашлось. Наверное, это просто такая привычка. И сама она этого своего движения не видит и не ощущает.
Очередная колода, внешне такая крепкая и тяжелая, вдруг раскололась от сильного удара сразу на несколько мелких и кривых, и одно полено отлетело на самую веранду, через перила, к ногам матери семейства. Анатолий вздохнул и подошел к веранде, руку протянул, чтобы полено взять. А когда взял, мать семейства на полено несильно ногой наступила. Настолько несильно, что даже пальцы не придавила. Анатолий поднял взгляд. Она смотрела на него. Смотрела холодно и непонятно, но он понял, что она наступила специально, чтобы в глаза ему посмотреть.
Он глаза не опустил, потянул полено чуть сильнее, и мать семейства, секунду помедлив, отвернулась и быстро, торопясь, ушла в дом, словно смутившись чем-то. Чего же она хотела? Зачем на полено наступила? Что говорил ее взгляд? Интересовалась, не чувствует ли он отравления после угощения колбасой? Но хоть бы сказала что-нибудь, вопрос задала... Сколько ей вообще-то лет? Наверное, около сорока пяти... Может быть, сорок... Ваха, похоже, ровесник Анатолию... Да, может быть, ей и сорок... Это Анатолия мать родила, когда самой было тридцать. А если женщина рано замуж выйдет, то и рожает рано... Но все равно мать семейства еще жила при советской власти, когда здесь почти все умели с детства по-русски разговаривать. Она же с пленником не разговаривала ни разу, словно с русским языком совсем не знакома. Должна знать русский язык, но ни разу не разговаривала... Вообще не разговаривала... Ни о чем... Кажется, она даже с детьми разговаривала редко. Или вообще не разговаривала?.. Нет, сегодня Ваху расспрашивала... Значит, не немая...
Ну хоть бы спросила что-нибудь... Как он чувствует себя после колбасы. Он бы ответил, что не распробовал. Может, еще бы угостила...
* * *
До вечера было еще далеко, когда последние поленья были уложены в поленницу. Доверху, под самую крышу, вдоль двух стен сарая, в два ряда... Даже самому было приятно посмотреть на такую работу. Не менее приятно, чем проходить мимо двора, где он еще два месяца назад достроил за кем-то коробку дома. Раньше каменщик клал, рук не имеющий... Может быть, сам хозяин... Может быть, другой пленник, но явно не строитель. Со двора видно было разницу – неровные ряды до середины и добротно выложенные сверху. С улицы, из-за забора, вообще весь дом казался ровным и красивым. И Анатолию, когда доводилось мимо проходить, приятно было на дело своих рук посмотреть. Так же приятно было посмотреть на поленницу, и даже не нравилось, что уже через несколько месяцев от этой поленницы мало что останется. Брать начнут, конечно, с краю и весь ряд сломают. Того вида уже не будет...