Бандитов я увидел~
Я их увидел, а они меня – нет. Увидел потому, что целенаправленно искал и знал, где искать, а они о моем присутствии могли бы только догадываться, но слишком полагались на свое количественное преимущество и надеялись, что меня уже давно и далеко угнали, скоро пристрелят или просто поймают и после этого вернутся за ними~
Один из бандитов лежал навзничь и смотрел в небо. Обе ноги у него были перебинтованы прямо поверх штанин, и бинты пропитаны кровью. Похоже на множественные осколочные ранения. В принципе это как раз то, чего я ожидал. Должно быть, и живот был поражен, потому что раненый прижимал к животу и к паху двумя руками грязный солдатский бушлат. Так прижимал, что ничего больше этими руками сделать не мог, с силой, словно пытался руками помочь себе перебороть боль. Второй бандит сидел рядом. У этого была только одна перевязка чуть ниже колена. Но крупный черный камень, на котором он сидел, был весь иссечен сбоку осколками. Бандит опирался на автомат, и, чтобы поднять оружие в боевое положение, ему потребовалось бы гораздо больше времени, чем мне на выстрел. И я начал подходить. Первым увидел меня лежащий бандит. Он что-то невнятно воскликнул, но второй принял это, должно быть, за крик от боли и ответил что-то по-чеченски, судя по интонации, успокаивая и утешая. Первый воскликнул еще раз, и только тогда его товарищ понял, что смотрит тот куда-то за его спину, и смотрит с ужасом.
Бандит обернулся и увидел меня в трех шагах. Его лицо тоже исказилось от ужаса, и руки, может быть и против воли, начали поднимать автомат. Я мог бы и время потянуть, мог бы сказать что-то, но слишком я был измучен и потому сразу выстрелил в середину груди, отбросив его пулей на лежащего раненого. Тот взвыл, но сил, чтобы столкнуть в себя тело, у него не хватало. Я ногой отбросил подальше сначала один автомат, потом другой и только после этого сам сел на камень.
– Мешает? – кивнул я на убитого, чуть ли не сочувствие раненому выражая.
Мне стоило больших сил вести этот разговор. И вести его так, чтобы не показать боль и измученность собственную, потому что я должен был разговаривать с позиции сильного, а сильный не имеет права свою боль показывать.
– Убери его, – с трудом произнося русские слова, сказал раненый.
Это была даже не просьба, это была мольба. Парень молодой, моложе меня. Ему негде было учиться русскому языку, хотя он и гражданин России. Он из своих гор едва ли выбирался, и пусть есть в селе школа, а кажется, я видел здание, на школу похожее, мимо которого меня проводили, то русскому там учат плохо. Он вообще в жизни своей ничего еще не видел, и Авдорхан Дидигов умело пользуется темнотой разума таких парней.