Красное на белом. Как клубника со сметаной.
— Нет. Выполни обещание. Ты дал слово, что…
Сейчас жезл упадет прямо на кромку колпака. Прямо на кромку, на шов между желтой человеческой кожей и белой с серебром тканью.
Площадь молчала. В тишине различим был и скрип поворачивающегося на спице железного идола; впрочем, Дадон не слышал его из-за шума в ушах.
…Лицо Гриши с кровавыми ямами вместо глаз. Небо шевелится крыльями — в небе тесно от воронов, сплошной шевелящийся черный пок— ров…
…Рваный воротник на Тошиной шее — темно-красный воротник, неу— мело перерезанное горло…
Он не слеп. Радужная пленка, дом из белых облаков, сейчас лопнет, сейчас дунет ветер, сейчас рухнет башня, хрупкая, как бред, башня его придуманной жизни…
Ее глаза. Выматывающие душу темные глаза. Не железное чучело на спице — человек…
Человек ли?
Да. Любящий. А значит, человек…
— Государь. Госуда-арь…
Как тогда, в шатре, проплакала: «Пожалейте»…
Пожалел бы — срубил бы. Пожалел бы — сразу. Пожалел бы…
Чародей поднял веки, ослепив Дадона зеленью глаз:
— Ты давал слово!!
…И опустить сейчас жезл на твою голову, старик. И все равно не вернуть прежний мир, рухнувший со смертью Тоши и Гриши, и не удержать этот, совершенный, как мыльный шар, и столь же недолговечный…
— Бери.
Он услыхал свой голос со стороны; а может быть, это кто-то другой равнодушно сказал его устами:
— Бери. Она твоя.
— Дадон!!
Нет, она человек. Только человечий голос может вместить столько горя и страха.
— Бери, — повторил он устало. Посох выскользнул из пальцев и стукнул набалдашником о дно кареты.
Чародеевы веки задрожали, неприятно напомнив того птенца, которо— го маленький Гриша пытался научить летать — а он сдох, и перед смертью вот так же дергал полупрозрачными белыми веками…
Площадь ахнула. Сотни людей одновременно вздохнули — и оттого хо— лодный ветер прошелся по Дадонову лицу. Чародей торжествующе вскинул руку:
— Моя! Она моя!
Тонкие дрожащие пальцы выпустили Дадонов локоть. Холодный ветер — и пустое шелковое покрывало, беспомощно скользящее к ногам…
Он с ненавистью вскинул помутившийся взгляд. Спица была пуста.
Сейчас площадь взорвется криком удивления и ужаса. Сейчас зазве— нят в ушах здравицы, проклятия, растерянные вопли — сейчас, но пока тишина, и в тишине — тихий звон…
Эти короткие крылья оказались способны поднять грузное тулово. Крошки позолоты, кружащиеся в солнечных лучах, как снежинки… И пету— шок кружит над площадью. Стальная птица летает, осыпая желтые золотые хлопья, и хлопья валятся прямо в разинутые рты…
Железное чудовище кружило над площадью, будто выбирая — и не ре— шаясь выбрать. Дадону казалось, что птица движется рывками, подолгу замирая посреди серого с просинью неба.