На аквамариновом горбу моря маячил какой-то белый теплоход. Море вздыхало. С простора, со стороны Толстого Мыса, тянул легкий ветерок, кружили чайки, касались крыльями белых гребешков волн, которые ласково перешептывались с прибрежной галькой. Я сидел, щурился солнцу, ветер теребил волосы в кристалликах морской соли, ласкал кожу, и не верилось, что где-то есть какие-то далекие заморские страны, какие-то другие люди, чужая жизнь и чужие страдания. Мой собеседник сыграл несколько довольно сложных и очень мелодичных композиций и вскоре вернулся с высоким стаканом, в котором плескался оранжевый апельсиновый сок. Присел к столику, кивнул как старому знакомому и, отхлебнув из стакана, заговорил, словно и не было никакого перерыва.
– Так вот, с этим блокнотом, теперь уже из девяноста пяти листов, с рюкзаком, где лежала смена белья да кое-какие гигиенические принадлежности, я и отправился вверх по Амазонке, навстречу своей судьбе. Плыли на старых, колесных, как уже говорил, пароходах, с песнями, с шутками. Нас провожали речные белые и почти слепые амазонские дельфины-инии – а это у индейцев дурной знак. Но мы были молоды, легкомысленны, мы много пили бразильского рома-кашасы и водки-гуаро из сахарного тростника и хорохорились друг перед другом. В этом я не отставал от товарищей, грозился привезти мешок крузейро, причем в крупных купюрах, и разорить к чертовой матери все рестораны Атлантического побережья. Да, я сделался одним из сорока тысяч солдат "Каучуковой армии", которой сам черт не брат.
На пароходе оказалось очень много всевозможных гитар, и я вскоре пожалел, что не захватил своей русской семиструнки, привезенной еще из Харбина. Были тут кубинские "тресы", венесуэльские "куатро", колумбийские "типле", были испанские и мексиканские басовые "гитароны", были по-особому звучавшие "сонанты", на которых креолы шпарили исключительно фламенко. Этих было, пожалуй, больше всего, даже с некоторым избытком. Стиль фламенко меня тогда страшно раздражал; нет, этот варварский стиль меня просто возмущал, особенно их дикие выкрики во время игры: вау, вай-вай, ай-яй-яй-яу! А их постукивания по деке, по специальной пластинке из черепашьей кости -гольпэадор – меня просто выводили из себя: стучали бы тогда уж на бубне! Или себе по башке.
Но пока доплыли до Манауса, столицы "Амазонского края", который называют еще воротами в страну сказочных сокровищ, я как-то притерпелся к этой ежедневной, ежеминутной какофонии, а может, к концу плаванья их нескончаемый гул и гром несколько попритих, так как едва ли не половина наших искателей приключений валялась в малярийной лихорадке. Лазареты в Манаусе были переполнены. Но и там – вы не поверите! – и там изо всех углов то и дело раздавались звуки ненавистного мне фламенко.