Как-то олень от беды неизбежной
Лесом бежал – и, примчавшись к реке,
Раненый, рухнул на камень прибрежный,
Изнемогая в предсмертной тоске.
«Ох! – обратился к нему в это время
Еж из травы. – Ты ведь ранен, мой брат!
Что ж – и ежей благородное племя
Гонит ловец – будь он проклят стократ!»
– Горе! И ты с благородным оленем
Хочешь сравниться, завистливый еж?
Пусть же постигнет мой род истребленье,
Если с твоим хоть немного он схож!
Человек за плугом скромно
И чуреком сыт.
Ох, давненько о скоромном
Старый кот грустит.
Не резвится дни и ночи,
Песенки забыл,
Сказок сказывать не хочет,
Свет ему постыл.
Выколи глаза такому,
До смерти избей, -
Лишь одно подай худому:
Накорми скорей!
Есть спасенье не простое -
Нартовское, но
Свисло, ноздри беспокоя,
С потолка оно:
Бычье сало, – будто взяты
Маковки в жгуты,
Блеском яблок желтоватых
Дразнит с высоты.
Так разбухло, что местами
Треснуло, – и кот
Щурится, водя усами:
«Нет, не съесть и в год!»
А собака, видя сало,
Принялась ворчать
И, оскалясь, прорычала:
– Что глядишь опять? -
Вздрогнул кот, от злости хмурый,
Ухо почесал.
– Все-то вы, собаки, дуры! -
Он врагу сказал, -
О былых своих уловках
Я забыл совсем -
И скоромного, воровка,
Я, как ты, не ем!
В рощу однажды пошел я с кремневкою,
Так, из причуды досужей;
Мало сказать, что охочусь неловко я, -
Трудно охотиться хуже!
Чтобы стрелять – и не думал я этого,
Не было в ней и заряду.
В сакле ржавела кормилица дедова
Лет уж четырнадцать сряду.
Пробуя колос, дивясь высоте его, -
Так я добрел до покоса.
Люди косили луга богатеевы,
Хор их гремел стоголосо.
Вижу внезапно я: некто меж грядками
Крадется тайно и молча;
Сам безоружен, но странен повадками,
Да и походка-то волчья!
Должен узнать я намеренье скрытое!
Крадучись, следую с краю
И впереди его кем-то забытую
Сумку в траве замечаю…
Да поразит лиходея проклятие!
Корки нужны ль ему эти?
– Эй ты! Не стыдно ль такого занятия? -
Крикнул я, кражу заметя.
Вот задрожал, оглянулся в смущении…
Вижу кого же я? – старца!
Окаменел он, и я в изумлении
Также безмолвен остался.
«Слушай, – сказал наконец он таинственно
(В горце узнал земляка я), -
Бросил ведь я воровство ненавистное;
Сумка – моя, не чужая».
– Сумка твоя, так зачем тебе красть ее,
Если рассудим мы здраво? -
Он застыдился, как девица красная:
«Это одна лишь забава».
Больше прибавить ему было нечего
(Кровником стал я, быть может),
Кто б захотел убедить сумасшедшего -
Даром себя потревожит.
«Слушай же, пользуясь встречею нашею,
Сердца открою причуду:
Слаще мне пища, когда у себя же я
Кражею завтрак добуду.
Это влиянье заклятья какого-то!