– Тем же.
Генрих с изумлением посмотрел на Карла.
– Когда-нибудь, Анрио, ты поймешь, что я хочу сказать. А покуда – иди взгляни!
Карл подошел к кроватке, в которой безмятежно спал ребенок.
– Да, – сказал король, – если бы этот великан спал в Лувре, а не здесь, на улице Бар, многое было бы иначе и сейчас, а возможно, и в будущем[49].
– Государь, не сердитесь на меня, – заметила Мари, – но я рада, что он спит здесь; здесь ему спокойнее.
– Ну и дадим ему спать спокойно. Хорошо спится, когда не видишь снов! – сказал король.
– Пойдемте, государь? – спросила Мари, указывая рукой на дверь в другую комнату.
– Да, Мари, ты права, – ответил Карл, – будем ужинать.
– Мой любимый, – сказала Мари, – вы ведь попросите вашего брата-короля извинить меня, да. Карл?
– За что?
– За то, что я отпустила наших слуг. Дело в том, государь, – обратилась она к королю Наваррскому, – что Карл любит, чтобы за столом ему прислуживала только я.
– Охотно верю, – ответил Генрих.
Мужчины прошли в столовую, а заботливая и беспокойная мать укрыла теплым одеяльцем малютку Карла, который спал крепким детским сном, вызывавшим зависть у его отца, и не проснулся.
Укрыв мальчика, Мари присоединилась к гостям.
– Здесь только два прибора! – сказал король.
– Позвольте мне прислуживать вашим величествам, – ответила Мари.
– Вот видишь, Анрио, ты принес мне несчастье! – сказал Карл.
– Как так, государь?
– Ты не понимаешь?
– Простите, Карл, простите!
– Прощаю, садись рядом со мной – здесь, между нами.
– Хорошо, – ответила Мари.
Она принесла еще один прибор, села между двумя королями и принялась их угощать.
– Скажи, Анрио, – заговорил Карл, – ведь хорошо, когда у тебя есть такое место в мире, где ты можешь есть и пить спокойно, не заставляя кого-нибудь другого сначала пробовать вино и мясо?
– Государь, – сказал Генрих, улыбаясь и отвечая этой улыбкой на вечное беспокойство своего духа, – поверьте, что я, как никто, способен оценить такое счастье.
– А чтобы мы продолжали чувствовать себя счастливыми, поговори с ней о чем-нибудь хорошем, Анрио, – не надо ей вмешиваться в политику, а главное, не надо ей знакомиться с моей матерью.
– Да, королева Екатерина так горячо любит ваше величество, что может приревновать вас к другой любви, – ответил Генрих, найдя ловкую увертку и, таким образом, ускользнув от опасной откровенности короля.
– Мари, – сказал король, – рекомендую тебе самого хитрого и самого умного человека, какого я когда-либо знал. При дворе – а этим много сказано – он обвел вокруг пальца всех; один я, быть может, ясно вижу – не скажу, то, что у него на душе, но то, что у него на уме.