– Бежит – значит, побежден! – воскликнула королева-мать.
– Бежит – значит, король я! – прошептал герцог Алансонский.
Но в эту самую минуту – Франсуа и его мать еще стояли у окна – подъемный мост загромыхал под копытами коней, и, предшествуемый бряцанием оружия и шумом множества голосов, молодой человек со шляпой в руке галопом влетел в Луврский двор с криком: «Франция!»; за ним следовало четверо дворян, покрытых, как и он, потом, пылью и пеной взмыленных коней.
– Сын! – крикнула Екатерина, протягивая руки в окно.
– Матушка! – ответил молодой человек, спрыгивая с коня.
– Брат! Герцог Анжуйский! – с ужасом воскликнул Франсуа, отступая назад.
– Слишком поздно? – спросил мать Генрих Анжуйский.
– Нет, напротив, как раз вовремя; сама десница Божия не привела бы тебя более кстати. Смотри и слушай!
В самом деле, из королевской опочивальни вышел на балкон командир охраны де Нансе.
Все взоры обратились к нему.
Он разломил надвое деревянный жезл и, держа в вытянутых руках половинки, три раза крикнул:
– Король Карл Девятый умер! Король Карл Девятый умер! Король Карл Девятый умер! И выпустил обе половинки из рук.
– Да здравствует король Генрих Третий! – крикнула Екатерина и в порыве благочестивой благодарности перекрестилась. – Да здравствует король Генрих Третий!
Все уста повторили этот возглас, кроме уст герцога Франсуа.
– А-а! Она обвела меня вокруг пальца, – прошептал он, раздирая ногтями грудь.
– Я восторжествовала! – воскликнула Екатерина. – Этот проклятый Беарнец не будет царствовать!
Прошел год после смерти короля Карла IX и восшествия на престол его преемника.
Король Генрих III, благополучно царствовавший милостью Божией и своей матери Екатерины, принял участие в пышной процессии к Клерийской Божьей Матери.
Он шел пешком вместе с королевой – своей женой и со своим двором.
Генрих III мог разрешить себе это приятное времяпрепровождение: серьезные заботы не беспокоили его в ту пору. Король Наваррский жил в Наварре, куда он так долго стремился, и, по слухам, был сильно увлечен красивой девушкой из рода Монморанси, которую звал Могильщицей. Маргарита была с ним, печальная и мрачная, и только среди красивых гор, она хотя и не развлеклась, но все же почувствовала, что самые тяжкие страдания в нашей жизни, причиняемые разлукой с близкими или же их кончиной, терзают ее не с прежней силой.
Париж был спокоен. Королева-мать, истинная регентша с тех пор, как ее дорогой сын Генрих стал королем, жила то в Лувре, то во дворце Суасон, который стоял тогда на том самом месте, где теперь находится Хлебный рынок – от него уцелела изящная колонна, ее можно видеть и сегодня.