Я решила, что ослышалась, и вся дрожа, стала ждать.
Свист раздался снова.
О, признаюсь вам, я с несказанной радостью бросилась к окну, распахнула его.
Он стоял в лодке, протягивая руки; отплытие Колумба задержалось, и он пересек пол-Испании, чтобы в последний раз увидеть меня или увезти с собой.
Увы! Сама беда вселила в него надежду, что я соглашусь бежать. Я продолжала противиться – ведь я была последним утешением, единственным близким человеком отца, потерявшего все, я решила во всем ему признаться – пусть гневается, но я его не покину.
О, то была ужасная ночь, государь, но она была последней.
Отплытие Колумба было назначено на 3 августа. Каким-то чудом мой любимый успел повидать меня, каким-то чудом успел вернуться к сроку.
О государь, у меня нет сил описать его мольбы, убеждения и уговоры. Много раз он спускался в лодку и снова поднимался на балкон; наконец он схватил меня, поднял, решив увезти силой. Я закричала, позвала на помощь. Шум услышали, кто-то проснулся, кто-то спешил в мою комнату, нужно было бежать или открыться.
Он прыгнул в лодку; я же, чувствуя, что навеки теряю его, замертво упала на пол. Меня нашла Беатриса…
И сейчас донья Мерседес была почти так же взволнована, как в ту роковую ночь; рыдая, она ломала руки и, по-прежнему стоя на коленях, так обессилела, что прислонилась к креслу.
– Передохните, сеньора, – суровым, холодным тоном произнес дон Карлос, – можете говорить всю ночь.
Наступило молчание, слышались лишь стенания доньи Мерседес. Дон Карлос не шевелился – его можно было принять за изваяние, он так владел собой, что даже дыхание было беззвучным.
– И вот любимый уехал, – продолжала донья Мерседес.
Казалось, что с этими словами душа ее отлетела.
Через три дня к отцу пришел его друг – Франциско де Торрильяс. Он сказал, что ему нужно наедине поговорить с отцом о важном деле. Старики уединились в кабинете.
Оказалось, дон Франциско пришел к отцу просить моей руки от своего имени и от имени своего сына. Его сын страстно любил меня и заявил, что не может без меня жить.
Ничего не могло так осчастливить отца, как это предложение, но одна мысль смущала его.
«А известны тебе, – спросил он своего друга, – мои денежные дела?»
«Нет. Но мне это безразлично».
«Я ведь разорен», – произнес отец.
«Ну так что же?»
«Разорен вконец!»
«Тем лучше», – ответил друг.
«Как же так – тем лучше?»
«Я богат, моего богатства хватит нам обоим, и как бы высоко ты ни оценил сокровище, которое ты отдаешь нам, я смогу заплатить за него».
Отец протянул руку дону Франциско.
«Я разрешаю дону Руису сделать предложение моей дочери, – произнес он, – если Мерседес даст согласие, то будет его женой».