Видно было, как многие высоко поднимают голову, словно от гордости они выросли на несколько дюймов.
– Предположим теперь, – продолжал Луаньяк, – что одно из таких должностных лиц, порою отвечающих за безопасность государства или прочность королевской власти, – предположим, повторяю, что какой-нибудь офицер выдал тайное решение совета или что солдат, которому поручено важное дело, не выполнил его. Вы знаете, что они заслуживают смерти?
– Разумеется, – ответили несколько голосов.
– Так вот, господа, – продолжал Луаньяк, и в голосе его зазвучала угроза, – сегодня здесь выболтано было решение, принятое на королевском совете, что, может быть, сделало неосуществимой меру, которую угодно было принять его величеству.
Радость и гордость сменились теперь страхом. Все сорок пять беспокойно и подозрительно переглядывались.
– Двое из вас, господа, застигнуты были на том, что они судачили на улице, как две старые бабы, бросая на ветер слова столь важные, что каждое из них может теперь нанести человеку удар и погубить его.
Сент-Малин тотчас же подошел к Луаньяку и сказал ему:
– Милостивый государь, полагаю, что я имею в данный момент честь говорить с вами от имени всех своих товарищей. Необходимо очистить от подозрения тех слуг короля, которые ни в чем не повинны. Мы просим вас поскорее высказать все до конца, чтобы мы знали, в чем дело, и нам было ясно, кто достоин, а кто недостоин доверия.
– Нет ничего легче, – ответил Луаньяк.
Все еще более насторожились.
– Сегодня король получил известие, что один из его недругов, один из тех именно, с которыми вы призваны вести борьбу, явился в Париж, бросая ему тем самым вызов или же намереваясь устроить против него заговор. Имя этого недруга произнесено было тайно, но его услышал человек, стоявший на страже, то есть такой человек, на которого следовало рассчитывать, как на каменную стену, который, подобно ей, должен был быть глух, нем и непоколебим. Однако же этот самый человек только что на улице принялся повторять имя королевского врага, да еще с такой громкой похвальбой, что привлек внимание прохожих и вызвал нечто вроде смятения в умах. Я лично был свидетелем всего этого, ибо шел той же самой дорогой и слышал все собственными ушами. Я положил руку ему на плечо, чтобы он замолчал, ибо он закусил удила и, произнеся еще несколько слов, помешал бы осуществлению мер столь важных, что я вынужден был бы заколоть его кинжалом, если бы он не замолк после первого моего предупреждения.
При этих словах Луаньяка все увидели, как Пертинакс де Монкрабо и Пердикка де Пенкорнэ побледнели и в полуобморочном состоянии упали друг на друга.