— Что ты имеешь в виду?
— Настоящая старость забывает гордость, расстается с сожалениями, ей незнакома обида или горечь. И она не завидует молодости своего собственного сына.
Турсен с напряжением приподнялся на месте:
— Почему ты мне это говоришь? — мрачно спросил он старика, но смотрел при этом мимо него, в степную даль.
— Потому что ты ненавидишь своего единственного сына, — медленно произнес Гуарди Гуеджи, — Ненавидишь так, как никогда никого не ненавидел. Потому что не Турсен, а он будет тем, кто бросит шкуру козла в круг справедливости под взглядом шаха.
Старый чавандоз опустил голову.
— И ты никогда не простишь Уросу того, что он, а не ты, будет ездить на Дьявольском жеребце, и чтобы усилить свою злобу на него, ты отдал ему коня.
Турсен опустил голову еще ниже.
— А сегодня, не в состоянии отомстить сыну за все это, ты исполосовал плеткой счастливое лицо ребенка.
Турсен рухнул на место устало и разбито. Это было то, что он тайно желал узнать, приглашая к себе старого рассказчика историй? Это и была — правда? И внезапно он почувствовал облегчение, потому что этому древнему, мудрому человеку, он мог признаться в своих муках, в своей боли, и своем позоре.
Он взглянул на него и сказал:
— Да, ты прав, Предшественник мира. Но что я могу с этим поделать?
— Состарься, как можно скорее, — ответил Гуарди Гуеджи.
Они замолчали, и подошедший дехканин поставил перед ними плов из баранины, сладости из толченого миндаля, изюм, кислое молоко, нарезанный ломтями арбуз и полный чайник чая.
Гуарди Гуеджи и Турсен смотрели на небо. Было полнолуние. Круг луны вышел из-за горизонта еще до того, как солнце успело полностью зайти. И на одно мгновение они оказались в абсолютном равновесии, одного цвета и одного размера.
Но потом солнце заполыхало красным, луна же подернулась золотом. Она вступила в свои права в царстве ночи, в то время как солнце — тонуло.
Дехканин наклонился к Турсену:
— Плов и чай остынут для нашего гостя.
— Действительно, — согласился Турсен и обратился к Гуарди Гуеджи, — Прости мне, Предшественник мира, я был невежлив.
Они принялись за еду, и дехканин ушел обратно на кухню.
Еда почему-то не понравилась Турсену, и он отодвинул блюдо в сторону.
— Ты заметил, что было на небесах? — осведомился у него Гуарди Гуеджи, — Ничто в мире не остается в равновесии. Один поднимается, другой опускается.
— Да, — ответил Турсен, — но завтра утром солнце взойдет снова.
— А кто тебе сказал, что мы не можем поступать так же? — спросил Гуарди Гуеджи.
Полная луна осветила плато, на котором они сидели. Позади них, из глинобитного дома беднейшего кишлака Калакчак, зазвучала мелодия, в которой соединялись частые удары бубна и жалобно вторящей ему дамбуры.