— Когда я сказал ей, что хочу есть, — пробормотал он, — она преобразилась в одно мгновение.
— Айгиз? — спросил Гуарди Гуеджи.
— Да, — ответил Турсен.
И он рассказал, как старое изможденное лицо умирающей, на один короткий момент, превратилось в улыбающееся лицо очень красивой и очень юной женщины.
И Гуарди Гуеджи произнес:
— Вот видишь, ты сходил к ней не зря.
— Это колдовство! — воскликнул Турсен, — Может быть я колдун?
Гуарди Гуеджи лег на скамью, подложив под голову свой мешок.
«Колдовство… — подумал он, — Может быть. Древнее, очень человеческое колдовство»
Гуарди Гуеджи забыл о Турсене. Старинные легенды и прекрасные истории любви вспомнились ему. Не обращаясь ни к кому, он вполголоса прочел несколько стихотворных строф, а затем еще и еще одну.
Турсен закивал головой. Он знал их все. От Каспийского моря до перевалов Индии, от века к веку, люди пели и цитировали эти прославленные строки. Под крышами базаров, и при споре мудрецов, у домашнего очага и возле костра в поле. Бродячие певцы, образованные люди и простые пастухи — все знали эти стихи. Даже женщины в самых высокогорных кишлаках знали эти длинные строфы наизусть.
— Фирдоуси — произнес Турсен.
А затем:
— Хаям…
— Хафиз…
Но вот Гуарди Гуеджи открыл глаза и поднялся. Над ним простиралось небо степи, полное звезд. Неподвижное лицо Турсена в свете лампы казалось вырезанным из твердого дерева.
Гуарди Гуеджи тихо сказал:
— Колдовство любви, о чавандоз, есть повсюду.
Он оперся руками о стол и посмотрел Турсену в глаза:
— Айгиз не ждала тебя, она не надеялась, что ты придешь. И все же ты ее навестил. И тогда она поняла, что все еще что-то значит для своего старого и любимого друга.
Турсен хотел ответить.
— Нет, слушай меня, — сказал Гуарди Гуеджи, — Ты забыл о ней давным-давно. Но для нее ты навсегда остался ее мужем, ее единственным другом, ее гордым, непобедимым чавандозом.
— Женщины… — пробормотал Турсен.
— Да, женщины… — повторил Гуарди Гуеджи, но совсем другим тоном, — Турсен заботиться обо мне, он обо мне думает, поняла Айгиз и почувствовала себя счастливой и защищенной. А ты, когда заговорил о своем голоде, то сделал еще больше. Ты вернул ее в то время, когда ее руки отвечали за твою еду и твою одежду. Сегодня вечером твое присутствие и каждый твой взгляд были для нее бесценной драгоценностью. И все же она заставила тебя уйти, чтобы тебе не пришлось есть остывший ужин.
— Женщины… — повторил Турсен.
— Не только они, — возразил Гуарди Гуеджи.
Он отпил чаю и продолжил:
— Поверь мне, о чавандоз, если человек не хочет задохнуться в своей собственной шкуре, то он должен чувствовать время от времени, что один человек нуждается в помощи и заботе другого.