* * *
Сталин долго изучал «объективки», тасовал фотоснимки, перекладывал бумаги, раскладывал их на столе, снова подносил к глазам. Долго, – бесконечно долго. Потом – долго читал записку Андрея. Поднялся, вышел на свою «тропинку» и возобновил по ней вечный бег. Интересно, подумал Гурьев, сколько вёрст протоптал по этому коврику товарищ Сталин за столько лет? Наверное, уже до Луны можно дотопать. Сталин остановился:
– Восемь самолётов сбил? Восемь?
– Да.
– И подлодку? Большая подлодка?
– Там приложение есть, Иосиф Виссарионович. Да, серьёзная. С зенитной пушкой и пулемётом. У него был установлен прибор для прицельного ночного бомбометания, новейшей разработки. Очень точно бомбу положил, прямо в рубку, а потом – видимо, детонация торпед, или что там – трудно сказать. Сильно не разбирались – война.
– Что за прибор? Есть такие у нас?
– Есть, есть, Иосиф Виссарионович. Сами такой сразу не сделаем – не хватает пока технической культуры, всё-таки очень тонкая оптика. Но закуплены в нужных количествах, заказаны. Всё в порядке.
– А самолёт? Самолёт хороший?
– Самолёт – самый лучший, – улыбнулся Гурьев. – Люди, которые его собирали, надлежащим образом проинструктированы. Там каждый винтик, каждая заклёпочка – под микроскопом изучены и сто раз перепроверены. Специальным аэродинамическим лаком покрыт – почти на четыре процента выше скорость против паспортных данных. А четыре процента в бою – сам знаешь, что такое, Иосиф Виссарионович. Это же мой мальчик. Мой малыш. Твой Наследник. У него всё – самое лучшее. И прицел, и самолёт, и бомбы, и ведомые – всё по самому высшему разряду. А с этой подлодкой – ну, просто вообще, как нарочно. За неё сразу два ордена получил: «Крест Виктории» и «Крест за выдающиеся лётные заслуги». В общем, да, красиво вышло.
– Красиво? – спросил Сталин. Подозрительно тихо спросил. Потом – согласился: – Да. Красиво. Кто ему разрешил?
– Что?
– «Что»?! Воевать – кто разрешил? Летать – кто разрешил?!
– Никто.
– Никто. Понятно. Никто.
– Никто, Иосиф Виссарионович, – спокойно подтвердил Гурьев. – Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Но ведь и ты понимаешь – ту самую, очень простую вещь. Он – человек. Воин. Настоящий воин. Я его таким сделал. И при этом он – мальчик, ему восемнадцать лет. Страна, в которой он вырос, ведёт войну. Это не просто какие-то там рыцари-бароны лужок не поделили – это с Гитлером война, с Гитлером, война против врага, настоящего врага, который ненавидит и жаждет разрушить, уничтожить всё то, что он, мой малыш, – как ты, как я, – любит и ценит. Все его сверстники, все, кто способен держать оружие – на войне. А он будет сидеть в подвале? Да, потерять такого человека, такого невероятно важного, единственного человека – не просто трагедия. Чтобы верно назвать это – нет слов ни в одном языке. А как ты ему запретишь? Скажешь – ты такой замечательный, уникальный, тебе нельзя? А кругом – не просто война, а – такая. Друзья воюют. По товарищам, павшим в бою, тризну справляют. А он – будет сидеть, смотреть на это? Не можешь ты мужчине, солдату, запретить защищать то, что ему дорого. Долг и честь. Есть такая штука, Иосиф Виссарионович, – химия. Таблеток от храбрости не существует. А он – с пелёнок небом бредит. С четырнадцати лет за штурвалом. Каждый день. Это не лечится.