Всем смертям назло (Давыдов) - страница 282

Правительство Японии заявляет о том, что будет придерживаться строгого нейтралитета в конфликте между Германией и СССР. Правительство Японии также считает своим долгом выразить свою глубочайшую обеспокоенность и крайнее недоумение позицией правительства Германии. «…»

В связи с последними сведениями о самороспуске Международного Коммунистического Интернационала (Коминтерна), Императорское Правительство не считает более необходимым для Японии нести обязательства по так называемому «Антикоминтерновскому Пакту», заключённому между правительствами Японии и Германии в 1937 году. «…»

Гурьев выпустил руку Сталина из своей, осторожно укрыл тонким серым одеялом до подбородка. Сталин, коротко взглянув на него, чуть заметно кивнул и закрыл глаза, повернул лицо к стене. Несколько секунд лежал так, потом проговорил едва слышно, не поднимая век:

– Вставать надо. Работа не ждёт.

– Не ждёт, – согласился Гурьев. – Но вставать нельзя. Хотя бы день – надо полежать.

– Нельзя.

– Я знаю.

– Что, не получается? – Сталин вдруг усмехнулся, вздёрнул подбородок.

– О чём ты, Иосиф Виссарионович?

– Двадцать лет обещал. Обещал? Обещал. А – не получается. Да?

– Я не Бог. И ты это знаешь лучше, чем кто-нибудь ещё. В тридцать девятом был первый звонок. Это – второй. Третий может быть последним. Это всё, что я знаю.

– Значит, надо вставать.

Сталин медленно выпростал руку из-под одеяла, откинул его:

– Помоги.

У Гурьева дёрнулось веко – но он подчинился. Сталин сел на кровати – нахохлившийся, как простуженный воробей. Ангины мучили его всю жизнь – и в детстве, и позже. Теперь – навалилось всё вместе: ещё и удар впридачу. Так, что Гурьев подумал: всё, конец. Но – нет, ещё, видимо, не время. Ещё повоюем. Придётся. Он знал – ангина даёт осложнения на сердце, и честно сказал об этом Сталину. Тот ничего не ответил – сил не было отвечать, только веки прикрыл. А сейчас – вот, даже сидит. Может, выкарабкается?

Сталин кивнул, словно в ответ на его, Гурьева, невысказанный вопрос. И повторил:

– Работать надо. Городецкий где?

– В Москве.

– Позови. И мальчика позови, хочу с ним ещё поговорить. Всё, иди. Мне надо работать.

– Надо людям что-то сказать, Иосиф Виссарионович.

– Я знаю. Напишу, потом скажу. Иди. Этим что сказать – придумай. Вечером приезжай. Посмотришь, что напишу, подумаем ещё, вместе. Завтра – последний день. Больше тянуть нельзя.

– Верно. Нельзя.

– Немцы где?

– Бои под Минском.

– Далеко?

– Близко.

– Всё. Иди.

Когда дверь за Гурьевым закрылась, Сталин, закряхтев совершенно по-стариковски, поднялся и подошёл к столу. Тяжело, с усилием отодвинул кресло, сел. Посмотрел на трубку, но курить не стал – когда болел, курить почему-то не хотелось ни капли. Повернул выключатель настольной лампы – хотя было уже светло. И положил перед собой лист плотной, чуть желтоватой бумаги.