Он не знал, сколько прошло времени, но, наверное, много, потому что совсем стемнело. Слух и все чувства невероятно обострились: ночной мотылек трепетал крыльями, из расщепа в бревне выбрался уж, едва слышно зашуршал к плошке с молоком, снаружи пробежала мышь, захлопала крыльями птица… Звуки и запахи стали живыми, объемными. Казалось, они рождаются где-то внутри него и лишь по его собственной воле выплескиваются в мир. Он был неразделим с этим миром, был частью его…
Он выбрался из избы. От беспокойства не осталось и следа. Чутким нюхом он улавливал десятки, сотни запахов, разлитых в воздухе.
Людины давно спят, их тела стали мягкими и податливыми, очаги остыли, отдав последние дымы небу. Пусть спят. Он встретит их утром, когда косари отправятся на луга, бортники – в лес; когда вставшие отроки побегут к лесному озеру удить рыбу; когда на выпас пригонят коров… Он успеет везде, он будет пить живую кровь, рвать теплую плоть, впиваясь в нее железными зубами…
Никем не замеченный, он пробрался к сточной канаве, которая, доходя до тына, подныривала под него и спускалась до самой реки. Выбрался за стену и большими прыжками побежал к тропе, ведущей на яр.
Луна бесновалась все сильнее. С каждым мгновением он чувствовал, как удлиняются члены, как ногти проваливаются в мягкие меховые подушечки, как лицо превращается в вытянутую морду.
Он не мог больше сохранять равновесие, встал на четвереньки и быстро побежал в чащу. Прибил лапой лягуху и тут же сожрал. Остановился у старого трухлявого пня, разрыл схрон, влез в накидку, сшитую из волчьих шкур, и неспешно потрусил к старому пастбищу. Молодой, сильный, жаждущий крови… Когда появится пастушок, он будет его поджидать…
Глава 3,
в которой Степан Белбородко понимает, что из болота невесело тащить всякого, а не только животное, воспетое классиком детской литературы
Степан помнил, как вместе со Светкой петлял по редколесью, спасаясь от шершней, помнил немецкий бункер, помнил колодец со змеями. А вот что случилось потом – как отрезало.
Когда он очнулся на берегу озерца, раскинувшегося посреди болота, первое, что пришло на ум, почему-то касалось поезда и клофелинщиков. Может, и не доехали они с Николаем Петровичем до Новосокольников, может, опоили его медикаментозным зельем развеселые сотоварищи по купе и сбросили где-нибудь по пути? Вот лежит он с проломленной головой под насыпью и бредит смертным бредом, а над ним светят звезды…
Что самое противное, против подобной теории бессильна даже самая стройная логика. То ли ты создал мир, то ли мир тебя. Закроешь глаза – и все исчезнет… А откроешь – вновь появится, но тот ли это мир, что был прежде, или твоя память чудесным образом изменилась и ты просто не замечаешь несообразностей? Много повидал Степан пациентов с подобными симптомами… И это во времена, когда братья Вачовские