О тюремных этапах отца Ельцин публично вспомнит лишь во второй своей книге – она появится уже в 1994 году, когда наличие репрессированных в роду перестанет считаться чем-то крамольным.
«Отец никогда об этом не говорил со мной, – так неуклюже-топорно объяснит он прежнее молчание. – Он вычеркнул из своей памяти этот кусок жизни, как будто его не было. Разговор на эту тему у нас в семье был запрещен».
То есть отец ничего не рассказывал, а сам Борис Николаевич, понятно, ничего не помнил по младости лет, хотя на предыдущей странице и воспроизводит он детальную картину ареста.
Полноте. Разумеется, Ельцин прекрасно был осведомлен обо всем: уж для него-то – первого секретаря обкома, а потом секретаря ЦК никаких трудов запросить отцовское дело не составляло. Да и к выходу первой книги Николай Ельцин был уже реабилитирован (произошло это 15 июля 1989 года), и, следовательно, родственников о решении этом обязаны были уведомить.
В чем же дело? Да очень просто. «Исповедь на заданную тему» вы-шла еще в советскую эпоху, когда для него важен был каждый голос. Ельцин хотел нравиться всем без исключения, а упоминание об отце-антисоветчике и деде-кулаке могло – так он, наверное, думал – отвернуть от него кое-какие слои населения.
(По этой же самой причине он не забыл указать, как конспектировал в школьные годы ленинские труды, а на встречах и в интервью уверял, что Ленин – его политический идеал.)
К слову, ни в одной из своих анкет, заполненных в самые разные годы жизни, Ельцин тоже никогда не упоминал о наличии у отца судимости.
«Как же наши чекисты его пропустили?» – изумлялся потом его «крестный отец» Яков Рябов, передавший Ельцину княжение в Свердлов-ской области.
Впрочем, не будем забегать вперед, ибо тема эта требует отдельного разговора. Не один ведь Ельцин взобрался на Олимп образца 80-х, имея за спиной репрессированных предков. Может, в этом есть ключ к пониманию всего, что произошло со страной?..
Итак, в 1936-м семья Ельциных возвращается на Урал. Теперь уже навсегда.
Но в их судьбе от перемены мест сумма не меняется. Они по-преж-нему живут бедно, в таком же точно дощатом бараке, где в двадцати растянувшихся вдоль по коридору клетушках ютилось по отдельной семье.
«Может, потому мне так ненавистны эти бараки, что до сих пор помню, как тяжело нам жилось, – пишет по этому поводу Ельцин, и здесь оснований не верить ему нет. – Особенно зимой, когда негде было спрятаться от мороза, – одежды не было, спасала коза. Помню, к ней прижмешься – она теплая, как печка. Она нас спасала и во время всей войны. Все-таки жирное молоко, хотя и давала меньше литра в день, но детям хватало, чтобы выжить.